Современный зарубежный детектив-15. Книги 1-16 - Рада Джонс

где они готовили, ели и, когда Фергюс был дома, сидели вместе по вечерам на удобном старом диване в углу, читали, болтали, слушали радио или ставили пластинки на подержанном заводном граммофоне. В их маленькую спальню, застеленную татами, вела раздвижная дверь, а по крутой деревянной лестнице можно было подняться на верхний этаж – логово Фергюса, где он строчил статьи для газеты. Здесь же находилась их единственная подлинная диковинка: телефон. Фергюс решил его поставить, чтобы избежать утомительных поездок в пресс-клуб для встреч с коллегами-журналистами и представителями оккупационных сил. Позади дома находился миниатюрный садик, обнесенный стеной, и баня с деревянным корытом, воду для которого грели в капризной печи на древесном угле. Теперь всякий раз, выглядывая в сад, Элли представляла себе темноволосую девочку, как та играет в тени постельного белья, развешанного сушиться на солнце.

Отодвинув миску, она убрала фотографию из детского дома в сумочку. Ей было пора уезжать, но хотелось воспользоваться отсутствием Фергюса, чтобы немного прибраться в доме, а уже потом ехать в больницу к матери.

В кабинете Фергюса наверху так и висели старые занавески для светомаскировки времен войны, закрывавшие окна с бумажными ширмами, и комната была наполовину погружена в полумрак. Элли раздвинула занавеси и с отчаянием посмотрела на горы книг, бумаг и прочих предметов, разбросанных по столу, полкам и полу. Трогать стол она не решилась, но подобрала с пола жилетку, пару поношенных брюк, две рубашки и пять непарных носков – отнести в стирку.

Серый пиджак мужа упал со спинки стула и валялся на полу. Элли подняла его, чтобы повесить на крючок, и из кармана выпала книжечка, переплетенная в толстую фиолетовую рисовую бумагу. Она открыла ее и с легким удивлением пролистала страницы. Это была книга китайской поэзии, а Фергюс, хотя и увлекался историей и политикой Китая, к стихам особого интереса никогда не проявлял. От страниц исходил слабый запах лаванды.

В обложку был вложен лист бумаги, видимо, вырванный из блокнота, характерным почерком Фергюса на нем было написано: «Вида. Книжный магазин “Лотос”. 8 часов вечера». Без даты, просто 8 часов вечера. На задней обложке книги была наклеена этикетка, украшенная стилизованной водяной лилией и надписью «Хасу Себо – книжный магазин “Лотос”, старые книги об Азии», и адрес в районе книжных магазинов Канда. На титульной странице плавным почерком было написано посвящение на китайском языке. Прочесть его Элли не могла, но опознала иероглифы «глаз» и «сердце». Вместо подписи внизу страницы стояла большая аккуратно выписанная буква «В».

Элли минуту смотрела на сборник стихов, вспоминая вечер, когда Фергюс вернулся домой далеко за полночь. Накануне он сказал ей, что будет брать очередное интервью у японской поэтессы Виды Виданто, и когда он, спотыкаясь, вошел в их спальню и разбудил Элли, включив свет, его глаза блестели от возбуждения. Он уже опубликовал одну статью, в которой речь шла о Виде, а также о трех других японских писателях, живших в Китае, но почему-то не мог распрощаться с этой темой.

– Похоже, я наткнулся на золотую жилу, – повторял он, лежа рядом с Элли на футоне. От него разило виски, даже когда она отвернулась от него. – Золотая жила, только надо ее разработать.

Он выяснял у Виды все новые подробности о ее жизни в Китае во время войны, но, когда Элли спросила, что же он такого узнал, лишь покачал головой и криво ухмыльнулся.

– Еще рано. Рано. Жилу надо разработать.

Он так и не объяснил, почему пришел домой только в третьем часу ночи, и Элли сознательно решила его об этом не спрашивать. А на следующей неделе он снова вернулся далеко за полночь с тем же возбужденным блеском в глазах и той же полуулыбкой на лице.

Элли закрыла сборник стихов, аккуратно убрала его в карман пиджака, бросила на пол, точно туда, где он лежал, – и пошла к трамвайной остановке, ехать в Цукидзи.

* * *

День выдался теплый, и люди в трамвае, похоже, были в радужном настроении. Женщины в цветистых кимоно, некоторые в летних платьях по последней моде – приталенных, с жесткими нижними юбками, создававшими эффект клеш. Дети сидели на коленях родителей или крепко держались за руки матерей, а трамвай, покачиваясь, громыхал мимо ярких витрин универмага «Мицукоси». Элли смотрела на веселые лица попутчиков, и неясное чувство тревоги в ней только росло.

Против воли она вспоминала хеллоуинскую вечеринку у Теда Корниша, пытаясь восстановить в памяти детали. Тогда у нее не возникло никаких подозрений. Возможно, от выпитого саке ее восприятие было смазано. Но после недавней затянувшейся за полночь встречи Фергюса с Видой Виданто – что за нелепое имя у этой женщины? – в памяти стали всплывать обрывки воспоминаний.

Фергюс и Тед Корниш познакомились еще до войны, они вместе учились в Кембридже: Фергюс изучал политику и экономику, а Тед получил какую-то стипендию для учебы по обмену и посвятил себя своему увлечению – восточным языкам. Теперь он был одним из самых ярких молодых юристов оккупационных войск и жил в районе Токио, который американцы переименовали в «Вашингтонские высоты», в доме, будто прямиком вывезенном из пригорода Канзас-Сити. Тут был выкрашенный в белое внутренний дворик, в доме жили муж с женой, работавшие на него шофером и горничной – об этом факте Тед, как добропорядочный демократ и представитель «Нового курса», старался не распространяться.

На Хеллоуин Теду нравилось принимать случайных гостей: тоскующих по дому американцев и других иностранцев. Выдолбленные тыквы у дверей, на столах пиво, вино и саке, холодная индейка и тыквенный пирог. Некоторые молодые гости, в меру раскрепощенные, появлялись в колпаках ведьм или картонных масках дьявола. Элли всегда считала этого американца закоренелым холостяком и была удивлена, когда на прошлогодней хеллоуинской вечеринке ее познакомили с Видой – та, похоже, распоряжалась не только вечеринкой, но и Тедом. Было в этой паре что-то несовместимое – высокий, с покатыми плечами американец в вельветовых брюках и вязаном кардигане, а рядом японская поэтесса, блиставшая в шали и серьгах. Перебивая друг друга, они оживленно болтали на японском о статье в новой конституции Японии, посвященной миру. Элли наблюдала за ними, время от времени неопределенно кивала, пытаясь понять характер их отношений.

Потом Вида отлучилась, оказать внимание другим гостям, к разговору присоединился пожилой американец, и они перешли на английский. Элли помнила, как мужчина пренебрежительно сказал: «Вот вам мое мнение: вся эта модная риторика об отказе от войны – чепуха и в нынешней обстановке просто опасна». Тед вынул трубку изо рта, ткнул черенком в воздух и, краснея, начал страстно отстаивать японскую «Конституцию мира».

Постепенно наступил вечер, стемнело, Элли решила, что пора