Дело с довоенных времен - Алексей Фёдорович Грачев

— У него, у Буренкова, — отчеканил жестко Дмитрий Михайлович. — У него. Но он молчит. Еще бы он сказал, бывший рецидивист, лагерник. Нет, приказ я правильно отдал. В назидание на будущее. А тебе заявление не подпишу. Иди и ищи этих мануфактурщиков. Они с оружием...

— Но у меня ничего не получается. Я растерял все это дело...

— Ты так говоришь? — заметил недовольно начальник, потирая левую сторону груди. — Будто ты ничего не делаешь. Но ведь ты сделал многое за это же время.

— Было, конечно, — согласился Коротков, — одно раскрытие убийства на Черной речке чего стоило нам всем.

— Ну, то-то и оно-то... Политрук заходил утром, советовался, кто бы об опыте работы рассказал на занятии по краткому курсу истории ВКП(б). Я назвал тебя. Он найдет тебя сегодня...

Демьянов протянул Короткову заявление, но тот помотал головой, и тогда начальник совсем рассердился. Он даже стукнул кулаком по столу и приподнялся, в упор глядя на Короткова:

— По законам военного времени не хочешь за дезертирство в трибунал?

Коротков скрипнул зубами.

— Свет сошелся?

— Сошелся свет, — проговорил Демьянов, впихивая заявление Короткова в руку ему. — Иди, полдня даю тебе отдохнуть. По улице погуляй, успокойся. Тихо стало, — кивнул он головой на окно, за которым уже ложился снег. — Полюбуйся... Правда, любоваться где там. Вчера прибыли к нам из Калинина шестеро милиционеров во главе с начальником. Последними уходили из города. Немцы били по ним из пулеметов. Так что сведения совершенно точные насчет Калинина. Бои идут на улицах. А если возьмут Калинин, значит, смотри, Москва охватывается в кольцо.

— Может быть всякое.

— Конечно, может быть.

Демьянов взял папиросу из портсигара, кивнул головой:

— Иди, Петр Гаврилович. Иди и думай, как найти беглых. Сам понимаешь, что они могут натворить, появись немцы на улицах города...

Он потер покрасневшие глаза, и Коротков подумал, что сейчас опять скажет о рефлексе на челюсть из-за нехватки кислорода. Но начальник сказал угрюмо:

— Война войной. И Калинин — наша печаль. Но нам надо делать свое дело. Поэтому иди и думай...

6.

Коротков вышел на улицу. Мягкий снег влажно лип к ногам. Несло холодом с Волги.

Он, не торопясь, прошел улицу до перекрестка. Редкие прохожие взглядывали на него, дивясь его спокойному и безмятежному виду. Идет вразвалку, курит, пуская кольцами дым.

Возле кинотеатра, в садике, присел на скамью. По соседству два старика с гладко выбритыми лицами, одетые аккуратно. Как бывшие военные. Они вели оживленный разговор. Один — в серой каракулевой папахе — тонким голосом:

— Я до революции каждое лето выезжал в Испанию — в Биарриц. У меня связи были в Министерстве путей. Виза просто, всегда пожалуйста вагон, международное купе. Лечил там печень превосходно. После революции о каком Биаррице разговор мог быть?

Второй — сердито:

— Попробовали бы попроситься в Биарриц, особенно в тридцать шестом, когда в Испании шла война с фашистами.

— Да, и не говорите. Но вот сейчас война, а боли стихли. Чем это объяснишь?

Оба засмеялись.

«Они ждут немцев, — подумал Коротков. — Ждут, чтобы снова ездить на курорты. Какие-то бывшие: нераскрытые ротмистры, или же коллежские, или из купцов. Они рады будут ездить по заграницам».

Он отбросил окурок, прошел мимо стариков, и те, увидев его глаза, осеклись сразу, выкатили грудь, как перед командиром, а на лицах умиление и почтение, подобострастие, которое впиталось в них за годы Советской власти.

Коротков быстро вышел из садика и направился к вокзалу. Посудомойки Заваркиной не было на работе. Застал он ее у дома, каменного, трехэтажного, по соседству с железнодорожной больницей. Она сидела на скамейке, слушая печальный разговор женщин, одна из которых все плакала и терла лицо.

— Заваркина — это я, — ответила она на вопрос Короткова. — А что вам?

Коротков отвел ее в сторону и попросил, чтобы она свиделась со своим знакомым Романом Буренковым, который задержан по одному делу и находится в изоляторе.

Она покраснела вдруг и тут же нахмурилась. Голос стал злым и нервным:

— С какой это стати? Я встречалась с ним всего два раза. Нелегкая меня связала. Я тысячу раз корю себя за это. И не впутывайте меня больше.

— Но он вас вспоминал по-доброму.

Она отвернулась. Она даже сделала шаг в сторону к тем женщинам, которые, бросив разговор, уставились на них с любопытством. Даже плачущая затихла.

— Вот он бы к вам пришел, случись беда.

Она не попрощалась даже. Но, когда шел от дома, сзади послышался легкий топот. Он оглянулся и увидел ее смущенное лицо.

— Извините меня. Опомнилась. Просто это какое-то дело неожиданное.

— Он под следствием. Еще не ясно, имеет ли он отношение к преступлению. Это надо выяснять.

Она закивала быстро-быстро и опять покраснела:

— Когда это надо будет?

7.

Камера была большая и холодная. В коридоре топили печь, в щели сочился синий дымок. Целыми днями он лежал на нарах и смотрел в кусочки неба за решетками. А то вскакивал и принимался ходить по камере. Он ждал, что его скоро вызовут, скажут о суде. А если суд, то статья ему уже готова — ранее судим за бандитизм, теперь связь с уголовным миром.

Ночью не спал, ворочался: и ночью ждал вызова. Его долго держать не будут, дело требует следствия.

И правда, его вызвали однажды, провели в маленькую комнатку, и здесь он увидел Римку. Она встала со стула и пошла к нему, прямая и молчаливая. Он усмехнулся и даже подался назад, оглянулся, ища глазами Короткова, — конечно, это его работа. Он так и спросил:

— Тебя Коротков назначил ко мне?

— Он самый.

Она взглянула на него, и в глазах он увидел искреннее сочувствие и даже жалость. И это обрадовало его, и сжало сердце волнение: смотри-ка, значит, есть еще кому о нем думать.

— Вот смотри ты, — проговорил он. — Как жил на Севере, сеструха ни разу не побывала и ни одного письма не прислала, а написала только, когда вышел на волю. А ты, гляди-ка. Ну, спасибо тебе.

Он подсел на стул, притянул ее к себе, и она не сопротивлялась, как-то вяло и мягко