Пропасть - Роберт Харрис

Он бы предпочел приехать один, но склонился с достоинством перед непреодолимыми требованиями приличий, и в четверг утром, 24 сентября, вся компания премьер-министра села на вокзале Юстон в зарезервированное для них купе первого класса: Марго, Вайолет, Элизабет, Бонги и охранник из Специального отдела, поскольку поездка в Ирландию неизменно связана с риском.

Единственный изъян этого плана заключался в необходимости произнести часовую речь перед ирландской публикой, а это всегда было щекотливым делом. Бóльшую часть пути, пока все вокруг болтали, премьер-министр просидел у окна за своими бессвязными заметками. Его мысли постоянно соскальзывали с возвышенного вопроса формирования ирландского армейского корпуса к куда более приятной перспективе увидеть Венецию и к поискам способа побыть с ней наедине хоть какое-то время.

Они прибыли в Холихед незадолго до половины пятого. Леди Шеффилд прислала за ними два автомобиля, и всего через несколько минут те свернули через высокие ворота к башенкам а-ля замок короля Артура и зубчатым стенам Пенрос-Хауса – тому романтическому видению, что поддерживало премьер-министра на протяжении последних двух месяцев. Но, конечно же, фантазии развеялись при первом же соприкосновении с реальностью. Да и когда было иначе? Они вышли из машины, дворецкий сообщил, что чай будет подан в гостиную, и премьер-министр, весь день мечтавший отвести Венецию на террасу или в лес, понял, что она затерялась в окружении лорда и леди Шеффилд, Бланш, Сильвии и Маргарет с их дочерями, Реджи и Памелы Маккенна и их двух маленьких сыновей, Эдвина Монтегю (она не говорила, что он тоже приглашен), а также привычной частной армией семейства Стэнли, состоящей из горничных, лакеев и нянь. А когда Марго, Вайолет, Элизабет и Бонги появились в гостиной, Венеция и вовсе исчезла.

Премьер-министр так по-детски расстроился, что даже подумывал, не попросить ли дворецкого проводить его прямо в комнату, но тут леди Шеффилд заметила, что он стоит один в сторонке, и подошла поздороваться, а затем повела в толпу. И вот после всех рукопожатий и поцелуев, восхищения насупившимися малютками, попыток удержать в одной руке чашку и сэндвич с огурцом на тарелке, он наконец увидел перед собой Венецию в его любимом полосатом зеленом платье.

– Привет, Премьер, – прошептала она, целуя его в щеку. – Не беспокойся, так не будет продолжаться вечно.

Но так продолжалось по крайней мере остаток дня и половину следующего. Комната премьер-министра была довольно миленькая, но находилась в самом конце гостевого крыла, так далеко от Венеции, как только могла устроить леди Шеффилд (он подозревал, что это сделано намеренно), а соседнюю комнату, где обычно спал слуга гостя-мужчины, занимал сотрудник Специального отдела, приставленный охранять его, значит прокрасться ночью по коридору в этот уик-энд никак не получится. За обедом он сидел между леди Шеффилд и Памелой Маккенной, а после этого смог лишь недолгое время поговорить с Венецией, сидя на диване и слегка касаясь тыльной стороной ладони ее ноги.

На следующий день после завтрака вся компания: Венеция, лорд и леди Шеффилд, Марго с дочерями, Бонги, Монтегю и охранник – выехала в гавань Холихеда и села на паром до Дублина, который отплыл в полдень в сопровождении эсминца, следующего по настоянию Уинстона в нескольких сотнях ярдов от него по правому борту, на случай нападения германской подводной лодки. Премьер-министр не мог не признать, что причинил ужасные беспокойства огромному множеству людей только ради того, чтобы увидеться с Венецией. Ему хотелось произнести незабываемую речь, не в последнюю очередь потому, что среди слушателей будет и она. Но хотя он и провел почти все четырехчасовое плавание в своей каюте, работая вместе с Бонги над текстом, вдохновения ему почему-то не хватило. Он все еще работал над речью вечером в Дублине, когда покидал резиденцию вице-короля в Феникс-Парке вместе с самим вице-королем, лордом Абердином, на его парадном «роллс-ройсе».

Мэншн-Хаус на Доусон-стрит был окружен пятью сотнями ирландских солдат. Слушателей в круглый зал набилось по крайней мере столько же. Сидя на возвышении вместе с Абердином, замшелым аристократом, чей дед был премьер-министром во время Крымской войны, и лидером националистов Джоном Редмондом, премьер-министр видел Венецию в первом ряду и, когда встал произносить речь, постарался не ударить в грязь лицом.

– Я пришел сюда не как ваш сторонник и даже не как политик, а как глава правительства короля… – аплодисменты, – чтобы призвать Ирландию, верную и преданную Ирландию, занять свое место в защите наших общих идеалов.

Одобрительные возгласы.

Его речь приняли с восторгом. Он проговорил сорок пять минут, сел под аплодисменты, а потом ему пришлось повторить выступление в другой части здания для тех, кому не удалось попасть в зал. Когда премьер-министр вернулся в резиденцию, усталый, но торжествующий, был уже поздний вечер. Венеция взяла его за руку и сказала, что он был великолепен.

– Мне важны только твои аплодисменты, – ответил он с улыбкой.

За обедом он сидел рядом с леди Абердин, которая без устали уговаривала премьер-министра оставить вице-королем своего супруга, чей срок подходил к концу. При первой же возможности он извинился и отправился спать.

На следующее утро «Таймс» писала:

Премьер-министр говорил тихим голосом, и его не было слышно в конце огромного зала. Он выглядел немного усталым.

«Будь проклят этот Нортклифф!» – подумал он, комкая газету.

На обратном пути в Холихед премьер-министр угрюмо сидел на палубе, скрестив руки на груди и закутав ноги в плед, и смотрел, как Венеция прогуливается мимо сначала с Бонги, а потом с Монтегю. Оба были холостяками, оба годились ему в сыновья, оба с радостью женились бы на ней, подай она им какую-то надежду. Его охватило чувство безысходности.

Они вернулись в Пенрос во второй половине дня. Премьер-министр велел охраннику оставить его одного, вышел на террасу, встал, опираясь на трость, и уставился невидящим взглядом на окрестности, все еще в сюртуке и с цилиндром на голове. Кто-то коснулся его руки, и он обернулся. Перед ним стояла Венеция с двумя собаками.

– Думаю, мы заслужили право побыть часик вдвоем, – сказала она. – А ты как считаешь?

Она заметила, что он не в духе с самого приезда. И сочувствовала ему, но ничего не могла поделать. Под этой крышей бурлило так много встречных эмоциональных потоков, что голова шла кругом. Вайолет мучила ревность всякий раз, когда Венеция заговаривала с Бонги и Монтегю, хотя та не испытывала никаких романтических чувств ни к тому ни к другому. Марго злобно косилась, стоило только взглянуть на ее супруга. Родители