Пропасть - Роберт Харрис

Димер осторожно достал их, зажав между кончиками пальцев. Восемь страниц, исписанных убористым почерком. Начиналось письмо так: «Моя милая». Димер стоял спиной к окну. Некоторые слова было не разобрать в тусклом свете. Пришлось читать очень медленно. Закончив, он отыскал в саквояже блокнот и переписал несколько самых ошеломляющих фраз:

Френч сильно преуменьшил потери, они ближе к 10 000, чем к 5000… В своей телеграмме (секретной) Френч признал, что его армия «разбита»… Мы решили, что единственный выход – это без промедления отправить туда Китченера… Едва ли найдется хотя бы дюжина людей, сознающих, что его сегодня нет в министерстве… Лучше не рассказывай пока никому об этом. Я только что вернулся со встречи с королем, который ничего не знал, пока не услышал от меня сегодня утром… Ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю…

Димер не решился переписывать дальше. Аккуратно сложил листки, убрал в конверт, с большой осторожностью мизинцем нанес клей на клапан и в тот же миг услышал, как Геддингс зовет его из конюшни:

– Пол, ты там?

– Да-да, сейчас спущусь.

Он заклеил конверт, спрятал письмо во внутренний карман пиджака и спустился по лестнице. Геддингс нетерпеливо ждал внизу, подбоченясь и раздраженно притоптывая ногой:

– Увиливаешь от работы?

– Просто почувствовал дурноту, мистер Геддингс. Всего на пару минут. Сейчас уже лучше.

– И чтобы больше мне не приходилось тебя разыскивать, – с нескрываемым недоверием проворчал старик. – Прибереги свою дурноту для свободного времени.

Димер оббежал дом, заскочил в холл и с облегчением увидел, что утренняя почта все еще лежит на столике. Конверт был слегка испачкан грязными руками и немного измят от нагревания над паром, но, к счастью, с ним не случилось ничего такого, чего не могло произойти при доставке из Лондона. Димер подсунул его в общую кучу.

Через несколько минут обе машины свернули на дорожку. Стоя на стремянке, Димер подстригал плющ возле крыльца и прекрасно видел, как Венеция Стэнли выходила из лимузина. Она была скорее симпатичной, чем красивой, – изящная, бодрая, с лицом, раскрасневшимся после проведенного на пляже дня. Он понимал, как премьер-министр мог в нее влюбиться. Но делиться государственными секретами с женщиной вдвое моложе себя, пересылать их обычной почтой и показывать расшифрованные телеграммы – это ведь уже не любовь, правильно? Это безумие.

Она вошла в дом. В глубине души он ожидал какой-нибудь реакции, разгневанных криков или смущения. Ожидал, что она сейчас снова появится, чтобы выяснить, кто вскрыл ее письмо. Но слуги постепенно разошлись, машины уехали, и вскоре из холла донесся звук гонга, созывающего все семейство на ланч.

До конца недели Димер продолжал наблюдения и размышлял, что делать дальше. Он отметил, что почтальон приезжает два, а иногда даже три раза в день, и задумался о том, сколько писем от премьер-министра тот уже доставил. Каждый вечер Димер приносил в дом цветы и дважды видел лежавшую на столике почту, но не рискнул просмотреть ее и сверить почерк, потому что вокруг сновали слуги.

Вечерами он лежал на матрасе, просматривал свои записи – 10 000 убитых… разбитая армия – и думал о Фреде, жалея, что не смог разузнать, какие еще секреты стали известны Венеции. Что она делала с письмами после прочтения? Уничтожала или хранила? Показывала своей семье или друзьям? Оставляла лежать там, где любой мог их увидеть? Читала ли эти письма Эдит – иностранка? Это могло представлять серьезную угрозу для безопасности страны. Разумнее всего было бы получить ордер, явиться в дом с полицией и все там обыскать. Но решать здесь должен Келл, а не Димер, но он не мог улизнуть в Холихед в разгар рабочей недели, потому что Геддингс не спускал с него глаз.

В пятницу Димер потерял удобное место для наблюдения за домом, его снова отправили в сад пропалывать клумбы. Он, как обычно, отнес лилии к обеду и сразу после пяти вернулся к работе: выдергивал колючие усики подмаренника, от которых на руках выступали красные волдыри, переходящие на шею, стоило только прикоснуться к ней. Он вытер вспотевшее лицо рукавом и вдруг увидел возле калитки Эдит, оглядывающуюся по сторонам так, будто кого-то ищет. Она заметила Димера и подошла. Он выпрямился и снял кепку.

– Я надеялась перехватить вас в доме, – сказала она. – Мисс Венеции понравились ваши лилии, и она велела мне спросить, не могли бы вы каждый день приносить их в ее комнату.

– Конечно могу.

– Или оставляйте их у миссис Протеро.

– Да, хорошо. Не хотите взять немного сейчас?

– Нет, мы завтра уезжаем на неделю в Лондон. Потом, когда вернемся.

Димер думал, что Эдит избегает его после той встречи в начале недели. Однако сейчас она, похоже, не спешила уходить. Спрашивала у него, как называются те или иные цветы. Он понимал, что его кожа покрыта волдырями, а волосы слиплись от пота, и все же сказал:

– Вы наверняка знаете этот сад лучше, чем я, но мне было бы приятно как-нибудь прогуляться с вами и показать цветы, если у вас найдется свободное время.

Эдит задумчиво наклонила голову, словно взвешивая деловое предложение.

– Спасибо, я бы не отказалась, – наконец ответила она.

В субботу Димер получил зарплату и поехал на велосипеде в Холихед. Отдыхающих стало заметно меньше, задувал холодный ветер, накрапывал дождь, чувствовалось, что лето прошло. Ни одного письма или телеграммы его на почте не ожидало. Он попросил почтальона проверить еще раз, но получил тот же ответ. После двух недель одинокой жизни внедренного агента Димер чувствовал себя забытым и брошенным.

Он сел на скамейку лицом к гавани почитать «Таймс». Там в первый раз опубликовали «Список доблести» с именами убитых, раненых и пропавших без вести офицеров. Они занимали почти целую полосу, напечатанную мелким шрифтом. В газете был еще и список младших чинов, находящихся на лечении в госпитале Вулиджа, но про убитых рядовых, капралов и сержантов не говорилось ни слова, – вероятно, таких было слишком много. Имени Фреда среди раненых он не нашел и не знал, радоваться ему или горевать. Линия фронта на карте говорила, что немцы уже в двадцати милях от Парижа.

В Пенрос Димер возвращался по тропинке вдоль берега. На горизонте сгущались тучи, небо сделалось свинцово-серым. Нужно либо добиться какого-то результата, либо уезжать отсюда. Он прислонил велосипед к стене во дворе и обошел дом кругом. Ни Эдит, ни Венеции нигде не было видно. Должно быть, они уже сели на поезд в Лондон. Димер пролежал на матрасе до шести, когда слуги