Узник концлагеря Дахау - Александр Бабин

его вине птенцы останутся голодными, не дай бог еще умрут. На своей шкуре испытал, что такое голод, находясь в плену. Хотел снять петлю с шеи, но руки не слушались, как будто неведомая сила руководила его сознанием.

– Сынок, ты не в конюшне, – во дворе раздался волнительный голос отца.

В этот момент Иван почувствовал, что чья-то невидимая глазу рука с него снимает тяжелую темную мантию смерти, в которую его облачила неведомая сила. Подол одеяния скользнул по коленкам, поднялся выше и вот оно освобождение. В глазах вспыхнул яркий белый свет. В голове вслух проскользнула мысль: – Странно, тело парит птицей, а крыльев нет. На перекладине быстро развязал узду и бросил ее на землю.

В конюшню зашел отец:

– На порядке встретил председателя, сельчан собирает в клуб, военком приехал, а с ним уполномоченный. Чего это они с утра пораньше, язви их побрал, не война же, сколько можно воевать. Председатель сказал тебе, сынок, быть обязательно, – недовольным голосом проговорил он такие слова, выходя из конюшни, повернулся: – Придется идти, а крыша подождет.

Первое, что Ивану пришло в голову, его будут судить, а так бы, с какой стати ему быть в клубе обязательно. Посмотрел на узду. Если уполномоченный с военкомом не увезут его в волость, тянуть с этим делом нельзя, – не отказываясь от мысли наложить на себя руки.

Выйдя из конюшни, крикнул отцу, он как раз поднимался на крыльцо:

– Батя, я так пойду, на кой лад мне переодеваться, будь что будет, тюрьма так тюрьма, – трогая на себе одежду. – Иван сказал безразличным голосом, решив, что ему жить осталось считанные часы, веревка и в камере найдется. Уполномоченный дал ход протоколу, прокурор или кто там, судья, не глядя, его подмахнули. Властям бывшего зэка не жалко, пусть даже побывавшего в фашистском плену. Через их руки прошли тысячи зэков, они для них все враги народа.

– Ты, сынок, время не торопи, у него есть хозяин, – посмотрев на небо, дав понять, что на все воля божья. – Зайду, матери скажу, чтоб в клуб не ходила, а то и так переживает, и следом за тобой, – Петр Никифорович говорил смирившимся голосом, живя жизнью сына, после того как он вернулся из лагеря.

Иван, не доходя клуба, встретил дружка Ермолова Михаила. Михаил предложил отойти в сторонку и переговорить. У клуба толпилась толпа сельчан.

– Председатель сказал, военком по твою душу пожаловал. Я поинтересовался, чего ему от тебя надо, ответил, придешь в клуб – узнаешь. А тебе не сказал?

– Я его не видел, батя с ним разговаривал, но сказал мне быть обязательно. Судить будут, не пряниками же угощать. Стало быть, уполномоченный дал ход протоколу. Михаил, ты Татьяне помоги, там сена, дров привезти, мне года три дадут не меньше.

– Чего ты себя раньше хоронишь. Я первым встану за тебя горой. Вояки хреновы, в тылу отсиживались, пороху не нюхали, а судьбами людей распоряжаются. А ты еще меня уговаривал не трогать уполномоченного, вот тебе и результат. Такие твари не должны топтать землю, им место там, – показав рукой на землю. – Смотри, вот и святая троица пожаловала! – Михаил бросил взгляд в сторону конторы.

Троица, как назвал их Михаил, шли шеренгой: чуть впереди военком, он держал в руке черный кожаный портфель, по бокам председатель сельсовета с уполномоченным. Подойдя к сельчанам, военком вежливо поздоровался:

– Здравствуйте, товарищи!

Жители вразнобой поздоровались, сделав коридор для прохода. «Святая троица» зашла в клуб, народ проследовал за ними. В зале расселись по местам, кому не хватило мест, встали у стен. Посередине сцены выделялся стол, покрытый красным сукном, свисающим до пола, на нем графин с тремя гранеными стаканами.

Иван с Михаилом сели в первый ряд. Народ за спинами недовольно шептался:

– День потерян, на дворе не зима, работы невпроворот. – А я собрался дров подрубить, лощадь у ворот стояла, пришлось распрячь, а собрание явно до обеда затянется…

Иван, услышав слово собрание, подумал, может, и суда над ним никакого не будет. Опять же отец сказал быть ему обязательно, председатель приказал. Время медленно тянется. А военком, видать, по выправке фронтовик, не тыловая крыса, на груди орден Отечественной войны. Дружок Мишка о нем не лестно отозвался, видать зря, он не как уполномоченный с бабами не воевал. Худой, как и он, на передовой морду не отъешь, и орден так просто никто не даст, его надо в бою заслужить. И ему около сорока, на глаз не определить, мужиков война старит, а усы богатые, придают лицу мужественности. Кажется, начинают, – заметив, как военком потянулся рукой к портфелю.

Военком из портфеля достал папку, из нее вынул листок и небольшую красную коробку, положив все на стол:

– Пожалуй, начнем, – повернув голову на председателя.

Василий Степанович тут же встал:

– Эй, на камчатке, минуточку внимания, – адресовав слова в угол зала, где мужики громко смеялись. – Товарищи, сегодня у нас в селе большое событие, запомните этот день. Иван Петрович, поднимись на сцену, – показав на Ивана рукой.

Иван, услышав свое имя, не мог подняться, тело онемело, бросило в жар. Судить будут, – мелькнула в голове мысль. – Лишь бы жена не пришла, пусть даже придет, только Семку с собой не взяла. Сын уже большой, все понимает, мало ли что ему в голову взбредет, если он, взрослый мужик, и то ждет момента наложить на себя руки. Ласточка помешала довести дело до конца, сейчас бы этого позора не видел.

– Иван, не стесняйся, – повторил слова председатель.

Иван поднялся на сцену, глазами поискал в зале жену, нашел ее у входа. Она прижимала рукой Семку к себе. Он, ухватив ее маленькими ручонками за подол, впился на него слезливыми глазами. Иван от стыда опустил голову в пол.

– Слово предоставляется нашему уважаемому военкому, у него от правительства страны важное поручение, – председатель сказал слова официальным тоном и сел.

Военком встал, взял со стола листок и стал читать:

– Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 октября 1941года за мужество и отвагу проявив в бою уничтожив лично два немецких танка, наградить орденом Красной Звезды рядового Есина Ивана Петровича.

– Папка, – из зала раздался громкий детский голос.

– Это кто такой громкоголосый?! – военком с улыбкой обратился в зал.

– Папка мне орден обещал, это мой орден, – отозвался Семен. Не зная как поступить, сделал шаг вперед и встал, и так проделал несколько шагов к сцене, не решаясь подойти ближе.

Зал разразился смехом.

– Но если это твой орден – беги сюда, я тебе его вручу, – военком вышел из-за стола.

Семен, минуя лестницы, вскарабкался