Не будите мертвеца - Джон Диксон Карр

ставит телегу впереди лошади – оно вынуждает телегу катиться вверх по склону, когда никакая лошадь ее вовсе не подталкивает. Беллоуз не просто описал служащего отеля, но даже точно и бесстыдно сообщил название отеля, в котором должен работать этот служащий. Вспомните: «Я бы описал его как мужчину среднего роста и телосложения, в униформе, какую носят служащие больших отелей, вроде „Королевского багрянца“ или „Королевского пурпура“».

Конечно, это было необходимо, чтобы внедрить в наше сознание нужный образ. И если он получился едва ли не убийственно точным, то и ладно – у него же, вот везение, репутация человека с фотографической памятью. Ему пришлось превратить синий сюртук и серебристые (или медные) пуговицы – которые могли бы что-то значить и, вероятно, натолкнули бы стороннего наблюдателя на совершенно иную мысль – в конкретную фигуру. Отсюда и серебряный поднос. Значение этого серебряного подноса столкнуло меня в духовную бездну, где я блуждал, пока не наткнулся на вину Ричи Беллоуза. Естественно, это оказалась просто еще одна завитушка, чтобы приукрасить и завершить картину, – такого подноса никогда не существовало, как не было и такой фигуры. Но боюсь, я забегаю вперед, забывая о настоящих доказательствах. Между прочим, Хэдли, где вы обнаружили в полицейском участке замаскированную дверь?

Хэдли окинул взглядом стол, словно не желая обсуждать дело в такой смешанной компании. Однако увидел он только заинтересованные лица: вновь насторожившиеся Гэй и Харви Рейберн; полный мрачного восхищения Дэн Рипер; на удивление жизнерадостная Мелитта и жадно внимающая каждому слову Франсин.

– Где обнаружили? – проворчал Хэдли. – Да где мы только их не обнаружили за это утро. Их оказалось три, и никто ни сном ни духом. Когда обо всем этом станет известно, не избежать нам ехидных статей в прессе. Конечно, все было не так просто, как представлялось Беллоузу. Замаскированные двери в камерах, видите ли, ведут в подвал дома полицейского инспектора, который стоит рядом. Беллоуз не мог бродить по участку, где ему вздумается. Следовательно, хотя у него была возможность пройти через дом инспектора и выйти наружу, он не мог добраться…

– Добраться куда? – спросил Гэй.

– Куда он действительно хотел добраться, – ответил доктор Фелл, – и куда ему было нужно. То есть наверх из камеры, в комнату для регистрации заключенных и в кабинеты самого участка. Путь ему преграждало несколько запертых помещений, включая его собственную камеру. Кроме того, в этой части участка в самые неподходящие часы встречаются еще и дежурные. Это был тяжкий удар, потому что для человека, планировавшего то, что планировал он, жизненно важными были два момента. Ему требовалась одежда, и ему требовались деньги.

Беллоуза, как вам известно, обвинили в незаконном проникновении. Так вот, с этим связано несколько формальностей. У него забрали деньги, забрали табак и забрали пальто. Все эти вещи благополучно хранятся на верхнем этаже участка, откуда ему было их не достать, а без них он был как без рук. Вы уже начали понимать? Он не мог вернуться к себе на квартиру в Нортфилде, не возбудив некоторого любопытства своей хозяйки. Он не мог разбудить среди ночи какого-нибудь приятеля и попросить взаймы макинтош или десять шиллингов на поезд. Он либо в тюрьме, либо нет – середины тут быть не могло, а он не мог допустить, чтобы его увидели. Единственное, что ему удалось заполучить на ночь, оставаясь при этом незамеченным, – запасная униформа из дома инспектора по соседству. Должно быть, он и прихватил ее, потому что, клянусь Бахусом, ему была нужна эта униформа! Вспомните, когда мы разговаривали с ним в камере, он был в одной рубашке в довольно холодный день. В камере не оказалось ни куртки, ни пиджака, ни свитера, потому что на нем ничего такого не было при аресте. Камеры сейчас отапливаются, там достаточно тепло, чтобы находиться в рубашке без особого дискомфорта. Но он не смог бы без особого дискомфорта прогуляться в таком виде снежной январской ночью, не говоря уже о жизненно важной необходимости не привлекать к себе внимания. И вот отсюда берет начало его блистательная задумка, втройне полезная: прихватить полицейский мундир. Прежде всего, в качестве верхней одежды, во-вторых, как великолепную маскировку, в-третьих, для роли призрачного служащего «Королевского багрянца». Между ночью четырнадцатого января, когда был убит Родни Кент, и ночью тридцать первого у Беллоуза было полно времени, чтобы все проанализировать и подготовить почву. Он знал, как знали все остальные (и вы сейчас поймете), что вся компания собирается в «Королевский багрянец», что мистер Рипер особенно настаивал на том, чтобы забронировать номера в крыле А нового, седьмого этажа, и что Джозефин Кент присоединится к остальным в назначенную дату…

– Но откуда он мог все это знать? – воскликнула Франсин.

– Хм… погодите. Один момент. В конце концов, убить малышку Джозефин стало для него навязчивой идеей, глубокой и всепоглощающей. И вы можете догадаться о причине.

– Какой же?

– Она была законной, венчанной женой Ричи Беллоуза, – объявил доктор Фелл. – Но вряд ли она стала бы охотно распространяться об этом, ведь тогда пришлось бы признаться, что у нее два мужа.

Глава двадцатая

Конец камня

– Как только этот рычажок встал на место, – продолжал доктор Фелл, – дверца сейфа распахнулась сама. Совершенно ясно, почему Джозефин Кент так упорно прикидывалась, что никогда раньше не бывала в Англии. Совершенно ясно, почему она так старалась держаться подальше от Нортфилда, где жила до того. Совершенно ясно, почему она, очевидно знавшая наверняка, что Ричи Беллоуз убил Родни Кента, не собиралась выдавать его и его мотивы. Совершенно ясно, почему она не особенно опасалась за собственную жизнь, поскольку была уверена, что Беллоуз в тюрьме. И в основе всего этого: Джозефин Паркс-Беллоуз считалась всеми, кроме ее мужа, мертвой. Но прошу прощения. Я должен был указать вам на причину, которая привела нас всех к такому выводу.

Кент в тот миг вспоминал лицо. Он вспоминал Ричи Беллоуза, как тот сидел на краю тюремной койки в камере, охваченный волнением. Высокий, худой, с глубоко запавшими глазами. Беллоуз сейчас словно смотрел на него в ответ, как смотрел накануне ночью, когда их разделяло надгробие. Но лучше всего Кенту запомнилась общая атмосфера и два жеста. Первый жест, когда Беллоуз массировал кисть усохшей левой руки с набухшими венами. Второй, когда Беллоуз неожиданно топнул ногой, услышав адресованный ему вопрос, который ему не понравился: топнул по полу камеры ногой, словно ребенок в истерике. Этот жест был на удивление показательным, как и в целом атмосфера вокруг этого человека, который так и не повзрослел.

– Я уже говорил