Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

Письма, падение с голубятни и отъезд Добытковой – это не просто совпадения. Это звенья одной цепи. И все же, что произошло тогда на Карпухинском дворе? Несчастный случай или убийство? Кто был там тем вечером? И не замешан ли тут все же еще и кто-то из двух художников?

Стукнула калитка. Лениво заворчал старый пес. Иван Никитич не обратил внимания, полагая, что это Маланья вернулась от соседки и принесла новости о ценах на бруснику. Но подняв глаза, он вздрогнул: у входа на веранду стоял городовой.

– Чего тебе, голубчик? Зачем ты здесь? Или приключилось чего? – вскрикнул он, суеверно заподозрив, что один только разговор о совершенном преступлении мог привлечь служителя порядка.

– Вас, барин Иван Никитич, просит прибыть в участок Василий Никандрович, – пробасил городовой. – И чтобы… того… шуму не поднимали чтобы. Потому как нежелательно, чтобы снова что-нибудь в газете пропечатали, и опять бы скандалу наделали. Потому Василий Никандрович просил, чтобы по-тихому. Но чтобы безотлагательно.

Иван Никитич засомневался. Ему вовсе не хотелось идти в участок. Он подумал, что мог бы сейчас сказать, что если Василию Никандровичу что-то требуется, то пусть сам приходит и спрашивает, и не отвлекает его, писателя, от творческих занятий. Вместо этого он спросил:

– Это вы меня что же, братец, арестовать хотите?

– Велено только прибыть в участок по-тихому, – переминаясь с ноги на ногу повторил городовой, с сомнением глянул из-под насупленных бровей и спросил:

– Так что, придете?

Иван Никитич взглянул на Лидию Прокофьевну, которая сидела все также, не выказывая особенного беспокойства, всем своим видом подтверждая, что небольшое недоразумение в виде стоящего на пороге городового не нарушит мирного течения этого дня. Вспомнив о своей невиновности и добропорядочности, Иван Никитич вдруг преисполнился любопытства, легко поднялся на ноги и сказал со всей возможной в этой неприятной ситуации приветливостью:

– Что ж, голубчик, отчего и не пойти? Ты ступай вперед, доложи Василию Никандровичу, что я сейчас буду, только возьму пиджак и шляпу.

Городовой еще немного поглядел на Ивана Никитича, потом кивнул, откозырял и пошел к калитке. Лидия Прокофьевна сама принесла пиджак и шляпу, поправила Ивану Никитичу волосы и спросила:

– Для чего, как ты думаешь, пристав, тебя позвал?

– Посоветоваться, вероятно.

– И что же, ты станешь ему передавать то, о чем мы с тобой только что говорили?

– О Катерине Власьевне? Не знаю. Мне, право, не хотелось бы. Это все не более, чем наши догадки. Но любопытно, чего пристав от меня теперь хочет. Надеюсь, скоро вернусь домой и все расскажу тебе.

Иван Никитич взял шляпу и бодрым шагом отправился в полицейский участок.

Василий Никандрович дожидался его в своем кабинете, сидя над разложенными на столе бумагами.

– Что ж, уважаемый Василий Никандрович, вот и разрешилась вся история с пропавшей госпожой Добытковой! – с напускным оживлением объявил Иван Никитич, желая сразу задать дружелюбный тон предстоящей беседе. Пристав только удивленно поднял лохматые брови:

– Тоже мне история! Отбыла, оставив письмо. Ничего чрезвычайного. Кроме суматохи, которую ее семейство подняло. Дом Добытковых без Катерины Власьевны – как корабль без капитана.

– Ох, Василий Никандрович, как вы это хорошо сказали! – искренне похвалил Иван Никитич, присаживаясь на ближайший к двери жесткий стул и доставая блокнот и карандаш. – Позвольте я себе на память запишу ваше меткое высказывание?

– Запишите, коли желаете, – кивнул пристав. – Да не жмитесь у дверей. Проходите, и садитесь вот здесь. Мне с вами побеседовать надобно.

Иван Никитич неохотно приблизился к столу пристава и сел на указанный стул, поставленный так, чтобы хозяин кабинета мог хорошо разглядеть посетителя.

– О Катерине Добытковой вопросов у меня к вам не будет, – пояснил пристав. – А вот о покойном Карпухине Петре Порфирьевиче и без вести пропавшем французском подданном или кто он там такой, господине Фернане Девинье, хотелось бы потолковать.

– Да я ведь и не знаю ничего, – сказал Иван Никитич, страстно желая услышать в ответ что-то вроде: «Не знаете? Так и идите себе домой». Но Василий Никандрович покачал головой, нашел на столе газетный листок и показал его Купре.

– Как же вы говорите, что не знаете, когда вашим именем подписана статья в «Черезболотинском листке» от второго сентября сего года, посвященная господину Девинье?

– Ах это! Да это так, на заказ господина Сладкова Петра Анисимовича написано. Таков уж, знаете ли, мой хлеб: слова на бумаге складывать.

– Верно. Газетчик подтверждает, что вы по его просьбе эту статью написали. Как и факт оплаты. Вы, стало быть, господин Купря, взяли у него денег и провели расследование личности означенного француза?

– Так и есть. Провел, с позволения сказать, некоторые изыскания.

– И что же узнали? Как вам показался этот господин Девинье?

– Мне с ним, собственно, знакомства так и не удалось свести.

– Так это что же выходит? Денег у Сладкова взяли, а про художника просто навыдумывали? Обманом это попахивает, господи Купря. Мошенничеством.

– Да каким же обманом?! Какое же тут мошенничество? Я, знаете ли, Василий Никандрович, вовсе не такой человек, чтобы непроверенные сведения передавать в печать. Вы меня с Артемием Ивлиным на одну доску не ставьте. Я ведь и в мастерской у Девинье побывал – в том помещении, что ему в усадьбе Добытковых выделили для работы. Видел его холсты – примечательные, надо сказать, работы. Да что там! Я ведь даже в Петербург не поленился съездить. Правда, дома я художника не застал, но переговорил с тамошним дворником. Узнал даже, представьте себе, в какой лавке француз краски и кисти покупает. А вы говорите – мошенничество! Ничуть не бывало!

– Значит, и с дворником поговорили? – усомнился пристав и показал Ивану Никитичу какой-то документ. – А вот из Васильевской части мне прислали уведомление, что никакого француза Девинье в их бумагах не числится.

– Но дворник-то его видел! И точно указал мне его квартиру на втором этаже. – воскликнул Купря. – Я вам и адрес могу дать, по которому француз в Петербурге, на Васильевском острове проживает. Мы этот адрес вместе с Борисом Савельевичем нашли на конверте в мастерской.

Иван Никитич пролистал свой блокнот и продиктовал приставу адрес.

– Проверим, – пообещал пристав, явно довольный, что смог получить новые сведения. Он вдруг сменил тон, отодвинул бумаги и поделился:

– Вот ведь в чем штука, Иван Никитич. Француз этот словно в воду канул. А с учетом оставленной на берегу одежды, так может, и взаправду пропал в бездне наших вод. Кого о нем ни спрошу – никто его не видел. А ведь покойник Карпухин писал в своих черновых заметках о некоем художнике. Первой моей мыслью было, что он имеет