Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

со спокойной улыбкой обещала Катерина Власьевна, отпивая небольшой глоток из чашки. – Хотя ума не приложу, отчего случился весь этот переполох. Ведь я уведомила вас о своем отъезде письмом и оставила все необходимые распоряжения.

– Но как же это возможно? – воскликнул Борис Савельевич. Он был так взволнован, что поминутно подскакивал на стуле, то хватал чайную ложку, то со стуком опускал ее на блюдце.

– Не думал ведь ты, мой милый, что я всегда, всю свою жизнь буду вести дела на фабрике? – повернулась к нему Катерина Власьевна. – Я часто тебе говорила, Боренька, что только сохраняю дело вашего отца для вас, наших детей, и придет день, когда вам с Георгием придется управляться без меня.

– Но так сразу… – как-то по-детски, чуть не с обидой в голосе, проговорил Борис.

– Эх, Бориска, всего-то ты боишься! – хохотнул Георгий. Ивану Никитичу тут же представилось, как с детства старший брат подтрунивал над младшим, не спуская ему ни одного промаха.

– А что же ты, Жоржик, не принял на себя это бремя? – вступила в разговор Татьяна Савельевна. Видимо, у братьев и сестры было в ходу пикироваться друг с другом.

– Ах нет, сидеть на месте – это не для меня, – с легкой обаятельной улыбкой отвечал Георгий Савельевич. – Буду легконогим Гермесом. Мне тут посулили, кстати, место при торговой палате.

Иван Никитич с любопытством разглядывал молодого человека. Да, он вовсе не был похож на черезболотинского жителя. Лоск и светские манеры сразу бросались в глаза. Вдруг Георгий нагнулся над столом, лукаво подмигнул брату, потом сестре и со смехом проговорил:

– А ловко мы вас разыграли, а?

– Так это был розыгрыш? Очередная твоя шуточка, Жорж? На этот раз ты и мать втянул в свои забавы! Позвольте, но как это жестоко! Все мне твердили, что не о чем беспокоиться, но я не думала, что твоя матушка может так с нами поступить, – всхлипнула громко Марья Архиповна.

– Жорж, дай же мне сказать! – Катерина Власьевна положила ладонь на руку старшего сына. – Ты только всех вводишь в раздражение. Зачем это, мой милый? Ты же знаешь, что мы никого не имели в виду обидеть. Кто бы мог подумать, что наша затея обернется такими последствиями.

С этими словами Катерина Власьевна бросила выразительный взгляд на Ивана Никитича. Он поежился, не вполне понимая, о чем идет речь.

– Итак, мои дорогие, я хотела бы объясниться и попросить у вас прощения, прежде чем… Впрочем, как я и сказала: обо всем по порядку. План мой созрел давно, – начала говорить купчиха. Иван Никитич с удовольствием отметил ее плавную и грамотную речь, мягкий голос. Она говорила, открыто и приязненно взглядывая на собравшихся за столом, улыбаясь каждому. Неужели такая приятная дама могла быть замешана в смерти голубятника или исчезновении Девинье? Купчиха тем временем продолжала:

– Более того, я не раз упоминала о своих намерениях. Ума не приложу, почему никто из вас, мои дорогие, не принимал моих слов всерьез. Так ведут себя совсем маленькие дети, не понимающие еще, что мать – не часть их существа, что она имеет собственные потребности и может иногда отлучиться по собственным делам. Стоило мне выйти за порог, и вы устроили плач. А ведь я оставила письмо, в котором все объяснила. И наш душеприказчик мог подтвердить вам, что все оставленные бумаги я согласовала и подготовила заранее, будучи в здравом уме и трезвой памяти. Решение мое об отъезде не было необдуманным или скоропалительным. Оно далось мне непросто.

– Но теперь вы снова здесь, матушка! Теперь все будет, как прежде! – воскликнул Борис Савельевич. Катерина Власьевна посмотрела на него долгим взглядом, в котором читались любовь и сожаление.

– Нет, Боренька, я вовсе не собираюсь жить как прежде. Более того, я не отказалась от идеи моего путешествия. Я просто отложила его, потому что посчитала, что не могу бросить все так. Ведь вы тут чуть не хоронить меня собрались. Решительно не могу взять в толк, что навело вас на такие мысли.

Добыткова нахмурила брови, потом качнула головой и продолжила свой рассказ.

– Впрочем, мне кажется, что произошла какая-то череда недоразумений. То, что казалось мне очевидным, по какой-то причине и несмотря на оставленные мною письма, вызвало такие разные толкования, что я просто диву даюсь. У вас сохранилось мое письмо, адресованное семье?

– Конечно! Мы перечли его сотню раз! – отвечала Марья Архиповна и позвала:

– Осип Петрович! Осип, любезный, принеси нам снова то проклятое письмо. Ты знаешь, оно у Бореньки в кабинете.

Осип Петрович молча поклонился, выскользнул за дверь и скоро вновь явился с серебряным подносом. Катерина Власьевна поманила его, взяла листок и стала читать письмо вслух:

– «Храня в сердце своем глубокую любовь к каждому из вас, должна уведомить о том, что я вас покидаю». Пожалуй, эту фразу трудно истолковать превратно. Я уведомила вас об отъезде.

– Но что значит «покидаю»? – перебила Марья Архиповна. – Это звучит так, словно «покидаю навсегда»!

Катерина Власьевна отвела листок от лица, как делают люди, чье зрение с возрастом стало уже не так остро, перечитала фразу и строго посмотрела на Марью Архиповну:

– Тут нет никакого «навсегда». И незачем такое выдумывать, Марьюшка. Что тут дальше сказано? «Я не раз заговаривала с вами о своем желании сложить дела и посвятить себя другому. В ответ вы лишь улыбались и качали головами, будучи уверенными, что я всегда буду с вами рядом».

– Простите, матушка, но что значит эта фраза: «посвятить себя другому»? – перебила Татьяна Савельевна. – Вы теперь назовете нам имя этого другого человека? Кто он?

– Кто он? – повторила Катерина Власьевна и с непониманием посмотрела на дочь.

– Да! Кто он, этот мужчина, которому вы хотели посвятить себя? Это тот француз, господин Девинье?

– Господин Девинье? И как только все это пришло тебе в голову, Таня? – искренне изумилась Катерина Власьевна. – При чем тут какие-то мужчины? Ты думала, что я и французский художник..?

Вдруг она запрокинула голову и залилась звонким неудержимым смехом. За столом все молча переглядывались, растерянно улыбаясь. Татьяна Савельевна покраснела и потупилась. Отсмеявшись и утерев слезы, покатившиеся из глаз, повторив несколько раз: «Девинье! Нет, подумайте только! Я и Девинье!», Катерина Власьевна, наконец, взяла себя в руки и пояснила с прежним приветливым спокойствием:

– Смею уверить вас, что у меня никогда не было романа с господином Девинье, хотя я многим, очень многим ему обязана.

– Но ведь я все знаю, maman, я видела ваши записки! – возразила Татьяна, сжимая руки в упрямые кулачки. – Прочла ненароком в тетради у вас на столе.