Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

поспешно заговорил Иван Никитич. – Не то, чтобы я боялся возможного рукоприкладства, какое вы чуть не учинили над Ивлиным. Нет, я просто искренне опасаюсь вас задеть. Но посудите сами: отказ Зинаиды сообщить свое отчество и еще эта фраза из письма: «для чего тебе потребовался художник». Не для того ли, чтобы привезти Зинаиду из Петербурга в Черезболотинск поближе к семье, с которой ее связывают кровные узы? И опять же та ваша давняя ссора с Ивлиным. Вы запретили ему писать о вашей жене в газете. Но почему? Он ведь ни единым словом, ни намеком не оскорбил ее.

Виртанен слушал писателя с добродушным изумлением.

– Экий сюжет вы выдумали, Иван Никитич! – с искренним восторгом проговорил он. – Знаете что, не бросайте его! Непременно запишите и проработайте потом эту захватывающую историю. Смею заверить вас, что моя милая Зинаида не имеет никаких родственных связей с Добытковыми. За это я могу ручаться. И в подтверждение этого я… я сегодня, пожалуй, расскажу вам другую, не менее увлекательную и главное совершенно правдивую историю о нашем с ней знакомстве. Эта история, должен вас предварить, не имеет отношения к Карпухинскому подлому письму, и все же я теперь хочу рассказать ее вам.

Правдивая история художника Тойво Виртанена, случившаяся с ним в 1886 году

Выслушав мою историю, вы поймете почему я держал ее в секрете все эти годы, а также и то, почему теперь я могу, наконец, открыто говорить о том, что тогда произошло.

Я окончил курс в нашей Академии Художеств, будучи беспечным и совсем не знающим жизни молодым человеком. Мы жили тогда в Петербурге с моим отцом. Так случилось, что все мои сестры и братья умерли еще в малолетстве, давно не было в живых и моей матери. Я едва помнил ее. Она рано покинула нас, но отец хорошо заботился обо мне. Он был человеком спокойным и рассудительным, занимался перевозками товаров, был рачительным хозяином и смог даже скопить некоторое состояние. Мое решение стать живописцем было ему не понятно, он искренне надеялся, что я со временем переменю мнение и займусь каким-нибудь более обыденным делом, лучше всего, разумеется, с его точки зрения, было бы мне обратить внимание на семейное предприятие. Однако, это дело не привлекало меня. Постоянно слыша в доме упоминания разных географических названий и разговоры о преодолеваемых торговыми обозами расстояниях, я не загорелся желанием заниматься перевозками, но вместо этого, к удивлению моего родителя, пожелал сам отправиться в путешествие. Лучших выпускников Академии отправляли в Италию. Я, признаться, не относился к их числу, и заграничная поездка мне не светила. Тогда я преисполнился решимости отправиться к дальним границам империи, чтобы обогатить свой опыт новыми впечатлениями. Будучи северянином, я стал грезить южными краями. Отец не возражал, он давно считал, что мне пора бы набраться опыта и посмотреть жизнь, а не просиживать все дни перед мольбертом. Он нашел мне товарища: делового молодого человека купеческого сословия, желающего завязать торговые связи с южными частями нашей страны.

Итак, мы отправились в путь. Путешествие заняло у нас почти целый год. Мы посещали сначала города, но скоро мой товарищ решил, что для него будет проще найти выгоду в небольших селениях, где жители не так богаты и не искушены в делах. Так, уже в конце нашего путешествия мы задержались на пару месяцев в… Признаюсь, за годы я так привык скрывать имена и названия, что и сейчас язык не поворачивает произнести. Впрочем, это, должно быть, не так и важно. Это было живописное горное село, расположенное в долине, прорезанной маленькой бурной речушкой.

Горы произвели на меня – жителя равнин и болот – необычайное впечатление. Вставшая на дыбы непокорная земля, восстающие к солнцу отвесные склоны, разрывающие ее нутро, яркие краски, новые звуки – все поражало мое воображение. Я словно прозрел, открыл для себя, что такое цвет, свет, запах. Мой товарищ вел деловые переговоры с местными жителями, я же без устали совершал вылазки в горы, вдоль реки и поднимался по горным тропам так высоко, как позволяли силы. Обитатели селения встретили нас поначалу с недоверием и чурались – не так давно там отгремела война. Однако, поняв, что мой товарищ хотел бы торговать с ними, местные жители переменили своё отношение. Что до меня, то род моих занятий был им непонятен. И все же они видели, что я не ношу оружия, вежливо приветствую их и всегда готов отблагодарить мелкой монеткой даже за кувшин воды. Думаю, я прослыл среди них безобидным чудаком. Мне же каждый из местных представлялся героем новой зарисовки. Все было мне любопытно: их позы, жесты, непривычные одежды. Только что окончив курс Академии, я смотрел на мир как на учебное задание. Пожалуй, я тогда едва задумывался о том, что обитатели этого селения жили своими судьбами, подчинялись вековым обычаям, испытывали какие-то чувства. Для меня они были словно ожившими экспонатами этнографической выставки. Признаюсь, что мой отец был прав, считая меня неопытным и романтичным юношей. Я плохо знал жизнь и недостаточно понимал людей. Порой я думаю, что во многом я таким и остался.

Художник тяжело вздохнул, провел рукой по глазам. Подошел половой, забрал у него тарелку, к которой он едва и притронулся. Иван Никитич махнул рукой, чтобы подали еще графин и закусок.

– Не знаю, как подступиться к тому, что произошло потом. Иногда и сам не могу взять в толк, как это все случилось. Итак, я без устали делал зарисовки: горы, ручьи, старики и дети, их ремесленные принадлежности и приметы их скромного быта. У меня появилась своя «свита», состоявшая из детей и подростков разного возраста. Я дарил им некоторые наброски, они в ответ приносили мне простое угощение. Появлялась среди них одна девочка… Да-да, совсем еще юная, тоненькая, смуглая. Она дичилась меня, но была до крайности любопытна. Скоро уже она тщилась расспросить меня на плохом русском языке, который Бог весть где усвоила, о городах, которые я видел в пути, и встреченных мной людях. Она с жадностью рассматривала мои альбомы, учила слова, а потом даже пыталась сделать из меня правильного горца, показывая, как надо вести себя с ее соплеменниками. Я смотрел на нее, как на любознательного ребенка, не более. Потом вдруг она перестала приходить, и другие дети объяснили мне при помощи известных им русских слов и жестикуляции, что она тяжело больна. Я навел справки и привез из города лекарство. Так я вошел в