Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

– Да, это вы верно подметили. Пристав мне говорил, что я, по его мнению, личность подозрительная. Что писатель в тишине своего кабинета всяких дел наворотить способен.

– Что ж, тогда держите лучше рот на замке, – посоветовал Лев Аркадьевич.

Василия Никандровича они застали в кабинете в мрачном расположении духа.

– С каким делом пожаловали, господа? – спросил он, бросив неприветливый взгляд из-под насупленных бровей.

– Желаем справиться о господине Виртанене, – решительно проходя вперед и без приглашения присаживаясь на стул перед приставом, заявил Самойлов. Купря скромно опустился на стул у входа в кабинет.

– Имеете что сообщить о нем? – пристав потянулся за новым листом бумаги и пером.

– Полноте, Василий Никандрович, – Лев Аркадьевич заговорил теперь так, словно хотел пожурить малое дитя. – Вы же знаете его. Он человек тихий, смирный, он и мухи не обидит. Знаете вы и как сочиняет наш славный писака Ивлин. Кто из них, по вашему мнению, заслуживает большего доверия?

– Лучше бы Ивлина за клевету арестовали! – подал голос задетый за живое Иван Никитич. – Я вот только от Добытковых. Они на него в суд хотят подавать. А коли до этого дойдет, так и мне будет что против него показать.

Василий Никандрович увесисто помолчал, потом бросил долгий взгляд на стоявшие у двери напольные часы.

– Положим, не так уж и безобиден ваш Виртанен. Года три тому назад, помнится, он затеял серьезную ссору с Артемием Ивлиным. Скандалил. Скупал и сжигал у себя на дворе газеты с его статьями.

– Всего раз это и было. Да и до драки дело у них не дошло, – уточнил Лев Аркадьевич.

– Сейчас господин Ивлин через газету публичные обвинения выдвигает. И улики принес: черновые письма покойного Карпухина. Вот вы, Лев Аркадьевич, зачем у меня тот клочок выпросили, который покойник в руке держал? Уж не для того ли, чтобы разыграть потом, будто бы у вас его выкрали? Сами разбили окно и пару склянок, а клочок сожгли, чтобы выгородить вашего товарища Виртанена? Что вы там тогда разобрали, на этой бумажонке?

– Ничего там разобрать было уже нельзя, – спокойно отвечал Лев Аркадьевич. – Вы и сами видели обрывок. Смею напомнить, что вы его при первом осмотре тела даже и не приметили. Так что ежели бы я не хотел, чтобы вы его видели, то утаил бы его с самого начала.

Василий Никандрович хмыкнул и снова посмотрел на часы. Потом вздохнул и, переменив тон с обвинительного на уставший, заговорил иначе:

– Статья у Ивлина вышла путаная, доказательств в ней никаких, одни домыслы. И тем не менее он ведь, почитай, прямо обвинил Виртанена перед всем городом. Мол тот соседствовал с голубятником, который писал нехорошие письма о купчихе и художнике. И предоставил черновики этих самых писем. Точнее, предоставлять полиции он их не хотел, да я заставил. Приобщил к делу как улику. Не будь этим летом в городе еще одного художника, этого… – пристав сверился с бумагами, – Фернана Девинье, французского подданного… Я ведь в тот день, когда Карпухина мертвым нашли, всех соседей обошел. Да-да, Иван Никитич, вы-то тогда домой обедать отправились, а я – по чужим дворам. А потом снова сюда, чтобы все как следует записать.

– Знать, работа у вас такая, – не пожелал посочувствовать писатель.

– И что же свидетельствуют соседи? – вернулся к делу Лев Аркадьевич.

– Никто ничего не видел – это уж как обычно. Одна только соседка рассказала, что приметила тем вечером на улице незнакомого, чудного человека. Он шел, по ее словам, странной походкой, то замедляя шаг, то почти бегом. Воротник его был поднят, как будто он хотел скрыть лицо и видна была только торчащая лохматая борода.

– И что же этот человек? Зашел к Карпухину?

– Этого она не увидела. Но по приметам этот прохожий похож на француза.

– Так и что же? Вы, стало быть, будете теперь искать Девинье?

– Если бы не француз, я бы Виртанена сейчас арестовал, – кивнул пристав. – А так тут еще бабка надвое сказала, какого из двух покойник имел в виду в своих черновых записках. Улик никаких у меня нет. Да и свидетели толком ничего подтвердить не могут.

– Так вы отпустили Виртанена? – обрадовался Лев Аркадьевич.

– Не отпустил, – покачал головой пристав и снова посмотрел на часы. – Сестра покойного Карпухина, эта Кузякина, которая покамест остановилась в доме брата и занималась разбором оставшихся от него вещей, прочитала утром эту самую статью и преисполнилось великого страху, что по соседству живет убийца ее родного брата. Прибежала ко мне, требуя ареста и разбирательства. Общественность, понимаете ли, как и было указано в проклятом «Листке». А куда я супротив общественности?

– И что же теперь будет с Виртаненым? – позволил себе подать голос Иван Никитич с тоской оглядывая развешанные по стенам газетные вырезки и грамоты, которые свидетельствовали, что Василий Никандрович Шмыг как раз и поставлен тут, чтобы охранять безопасность этой самой общественности.

– Да отпущу я его, – вдруг совсем по-простому пообещал Василий Никандрович.

– Как отпустите?

– Отпущу с Богом. Под расписку о том, что он из Черезболотинска покамест ни ногой. Кузякина эта так напугана, что, бросив здесь все дела, отбывает дневным поездом домой к семье. Вот как только она в поезд сядет, так и отпущу его. Ага! – Василий Никандрович поднял палец и склонил голову на бок. Вдалеке раздался глубокий густой звук паровозного гудка. Поезд подъезжал уже к вокзалу. Пристав поднялся, оправил ремень, подкрутил вверх усы и гаркнул в сторону коридора:

– Степан! Приведи мне задержанного художника!

Скоро привели Виртанена. Он с удивлением взглянул на Купрю и Самойлова. Лицо его в первую минуту оставалось бесстрастным, но потом вдруг приняло обеспокоенное выражение.

– Как, господа, и вы задержаны по этому делу?

– Нет, дорогой Тойво! Мы здесь исключительно по вашу душу, – тепло заверил его доктор. – Как вы себя чувствуете?

Художник не ответил. Пристав велел ему поставить подписи в каких-то документах и затем, сопроводив свои слова новым тяжелым вздохом, сказал, наконец, что они могут уйти.

Глава 20

в которой герои беседуют, сидя в трактире

Солнце окончательно заволокло плотными облаками. На улице сделалось мрачно и ветрено. И все же тут было несравненно лучше, чем в полицейском участке. Где-то за домами снова низко и протяжно подал голос паровоз.

– Как вы, любезный Тойво? – повторил свой вопрос Лев Аркадьевич. – Смею надеяться, вы не направитесь сейчас в редакцию «Черезболотинского листка», чтобы повторить попытку нападения на господина Ивлина? Если таков ваш план, то я решительно отказываюсь вас сопровождать!