Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

не выношу пустых разговоров, но больные иногда жаждут поделиться и пожаловаться, а то и житейского совета спросить. Пусть бы вон у вас, Иван Никитич, спрашивали. Вы – писатель, это вам положено быть знатоком душ человеческих.

– Да я ведь не советчик, а только исследователь, – скромно отвечал Купря. – За советом пусть идут к учителю или к батюшке, или хоть к душеприказчику. Я вот оказался по воле случая вовлечен в эту историю, о которой пишет Ивлин: смерть голубятника, исчезновение французского художника. И теперь я совсем запутался. Еще это паскудное Карпухинское письмо. Что это значит: «зачем вам понадобился художник»? О каком художнике речь? О Виртанене или о Девинье? Мы сегодня вместе с Тойво оказались у Добытковых. Оба в одно время отправились к ним в усадьбу, чтобы засвидетельствовать свою непричастность к тому, что написано в утренней газете и решить, как поступить дальше, чтобы пресечь пересуды. Борис и Татьяна приняли нас в павильоне, который их матушка отвела под мастерскую для Девинье. Представьте себе, Виртанен не был знаком с французом и не видел ранее его работ. Вы не находите это странным? Городок-то у нас маленький. Катерина Добыткова привечала обоих художников, отчего же не познакомила их?

– За нее я вам ответ дать не могу, – пожал плечами доктор.

– Я наблюдал за тем, как Виртанен впервые осматривает работы Девинье. Поначалу ему было любопытно, но не более того. Однако же когда он перешел к изучению рисунков, мне показалось, что он как будто увидел что-то такое… Девинье зачем-то скопировал в карандаше написанный Виртаненом портрет Татьяны Добытковой. Тойво хотел мне что-то показать на этом рисунке, но потом передумал. Он указал мне на то, как нарисована рука, а потом сказал что-то вроде «откуда вам знать». Я, признаться, ничего не понял. Но Виртанен как будто о чем-то догадался.

– Но о чем?

– Ума не приложу! Может статься, там на рисунке был какой-то шифр, какое-то тайное послание?

– Тайное послание? Ну и выдумщик же вы, Иван Никитич! – рассмеялся Самойлов. – Если внимание Виртанена привлекла изображенная рука, то я бы, скорее, предположил, что он мог заметить знакомое кольцо или браслет, но шифр…

– Вы думаете, дело в фамильном перстне? Да, это интересно и вполне возможно. Как жаль, что я не могу припомнить сейчас с уверенностью, было ли нарисовано кольцо на пальце Татьяны. А вы не помните?

– Признаться, я не придавал этому значения.

– Во всем этом, верно, есть какая-то тайна, какая-то связь между всеми событиями. Скажите, Лев Аркадьевич, а что вы знаете о Зинаиде Виртанен?

– О Зинаиде Виртанен? Позвольте, но она-то здесь при чем? Мне известно только то, что Зинаида очень мила и хорошо играет на фортепиано, – все так же весело отвечал доктор.

– Но откуда она? Судя по внешности, она родилась далеко от наших мест.

– Это верно. Но я никогда не спрашивал.

– Я тут подумал… Подумал, а может ли быть, что она – внебрачная дочь Добытковых? – как только Иван Никитич высказал вслух свою давешнюю версию, она тут же показалась ему полной чепухой из дешевого романа. Поэтому он принялся с горячностью приводить возможные доводы:

– Добытковы на своей фабрике катают и валяют овечью шерсть. Ее закупают в южных областях. Представьте себе, что там разгорелся у Савелия Добыткова роман с какой-нибудь красавицей-южанкой и родилась девочка. В семью ее принять не могут, но держат рядом. Вот для этого-то им и нужен художник. Что если Виртанен увидел на портрете Татьяны какую-то черту, что роднит ее с Зинаидой?

– Ох, Иван Никитич, вот ведь вы завернули! – воскликнул доктор, откидываясь на спинку стула и с веселым удивлением глядя на писателя. – Что там можно по кисти руки-то увидеть? Не по шесть ведь пальцев у этих женщин. Даже если форма пальцев и ногтевых платин у двух людей сходны, то это отнюдь не может являться признаком родственной связи.

– А если, и правда, перстень! Если у обеих: у Татьяны и у Зинаиды есть одинаковые перстни?

– Перстни тем более не могут свидетельствовать о родстве. Катерина Власьевна могла подарить Зинаиде что-то из своих украшений. Они дружны, а жена художника небогата. Но назначить Зинаиду внебрачной дочерью Добытковых на этом основании… Ну и бурная же у вас фантазия, Иван Никитич!

– Мои фантазии не беспочвенны! Вот вы знаете, почему Виртанен в свое время вынужден был уехать из Петербурга? Он сам мне говорил, что некоторое время избегал общества. А потом еще был случай, когда он из-за статьи в «Черезболотинском листке» имел крупную ссору с Ивлиным и чуть не подрался с ним. Я читал эту статью. Вы удивитесь, но в ней нет решительно ничего, за что можно было бы упрекнуть ее автора. Точно ли Карпухин писал о Девинье, а не о нашем художнике? Почему мы решили, что он непременно подразумевает француза? И, кстати сказать, не я один подозреваю Виртанена. Знаете ли вы, Лев Аркадьевич, что сегодня на моих глазах его препроводили в полицейский участок для дачи показаний?

– Что? Виртанен задержан? Нет, мне об этом ничего не известно! Когда это случилось?

– Думаю, с час тому назад.

Лев Аркадьевич пребывал некоторое время в замешательстве, потом с громким стуком захлопнул медицинский справочник и бодро поднялся на ноги.

– Я полагаю, нам стоит сходить и справиться о нем. Поверьте, Тойво Виртанен – человек тонкой души. Он держится всегда с достоинством и не торопится открывать своих чувств. Но я боюсь, что в участке ему придется несладко. Считаю своим долгом поддержать его. Вы же поступайте, как хотите.

– Отчего же? Я с вами, – Иван Никитич тоже вскочил и взял свою шляпу, искренне огорчившись, что простая мысль последовать за Виртаненым в участок не пришла ему в голову раньше.

– Пристав наш, многоуважаемый Василий Никандрович питает некое недоверие к людям непонятных ему профессий. Он человек приземленный и практический, – рассказывал доктор по дороге к участку. – Впрочем, это понятно. Он по долгу службы имеет дело с темными и простыми страстями. Разнимает кабацкие драки, видит, как пьяные мужья колотят своих жен и детей, выкапывает из-под снега замерзших насмерть гуляк. Писание картин и, уж простите, любезный Иван Никитич, рассказов и повестей представляется ему не более, чем баловством, барской забавой, а то и придурью. Единственное оправдание творческого труда с точки зрения пристава – это то, что за этакие бесполезные занятия все-таки платят каких-то денег. Человек, далекий от понятного ему крестьянского, ремесленного или купеческого труда, по умолчанию представляется ему неблагонадежным. Поэтому не лишним будет, если у Тойво появятся заступники