Последний кайдан - Элла Чак

– Да. Я убил человека.

– Ода-сан был прав?

– Я убил Гэ Тоси-сенсея. Единственного, кто дал мне шанс перестать чувствовать себя калекой на костылях.

Она вскочила на ноги.

– Мне всё равно! Всё равно, что ты сделал! Пока жила с именем Мэй, я чувствовала, что проживаю чужую историю. Настоящая я – здесь, рядом с тобой. Ради тебя я готова умереть!

– Касуми… не говори так…

– Про то, что я люблю тебя, или про смерть?

Невидимый подшёрсток вздыбился по всему телу, несмотря на то, что я был сейчас человеком.

Касуми приблизилась на расстояние меньше метра и сдёрнула с глаз горнолыжную маску. Впечатавшиеся следы расчертили её кожу красными рытвинами. Шрамы от ударов осколком тарелки сделали её лицо похожим на мордочку полёвки. Распахнутые глаза уставились на меня. Их уголки наполнились влагой. Слезами, внутри которых светился голубой огонёк.

– Касуми-сан, – произнёс я, надеясь, что не обижу её, но уважительное обращение вырвалось само собой, к тому же я ещё и поклонился, – ты юная, совсем молодая девушка. Твой муж должен быть надёжным и заботливым. Он не должен быть… монстром.

– Мне решать, кем он будет!.. И… – потупилась она, – тебе тоже… Тебе решать. Как и любому, кому признаются в любви.

Я вздрогнул. Я был готов убить тысячу ёкаев, сразиться с якудза, но точно не был готов к признанию в любви.

Касуми была прекрасна. Если я что-то понимал в красоте, то она была замечательной – нежной, заботливой, смелой. Она умела видеть своей верой, открытым сердцем, не лишившимся способности восхищаться. Но своё сердце я давно похоронил. Может быть, вместе с Гэ Тоси, может быть, с моими родителями, а может быть, с подростками, покалечившими меня в детстве. Может быть, это всё было нужно, чтобы я стал тем, кто я сейчас. Но я точно не был тем, кто нужен Касуми. Моё тёмное сердце поглотило бы её целиком, не оставив в ней света. Я бы разорвал её душу на куски.

Я смотрел на Касуми, на то, как ветер вздымает слои её воздушного одеяния. Как в лабиринте тканей теряются локоны её волос. Нет, я не мог похоронить такую красоту, не мог лишить её столь необходимого ей воздуха. Киро не был рождён для любви. Я боролся с привязанностью к людям всю свою жизнь, получая от них только боль, нравоучения и уроки. Больше прочих уроков преподал мне Гэ Тоси своим не то танцем, не то боем и молчанием, которым он кричал о боли, о том, что невозможно быть убийцей и кого-то любить. Я чувствовал шкурой волка одиночество Гэ Тоси, пронесённое им через всю свою жизнь.

– Я никого не люблю, Касуми-сан. Никого, – ответил я интонацией Гэ Тоси, уже не понимая, я произношу всё это или он.

Гэ Тоси предрекал мне встречу с девушками. Предупреждал о каком-то выборе. И чтобы этот выбор не делать, я должен отказаться от любви.

Раздвинув пальцами волны волос и юбок, не дававшие ей посмотреть прямо на меня, она бросилась ко мне и обняла обеими руками. Духи леса! Её сердце колотилось опутанной силками птицей. Пусть птица не могла взлететь – пока будет биться её сердце, оно заменит ей оба крыла.

Я не знал, что нужно делать, когда девушка кидается тебе в объятия.

– Ты спас меня, Оками.

– Я отправил тебя в Окуру. Ты могла там умереть.

– Там я стала собой. Стала Касуми. Получила силу повелительницы полёвок. Я спасла маму от болезни. Всё это я сделала бы снова… И я бы снова истратила всю силу, чтобы оградить тебя от полицейских. Если увижу их снова, я их убью!

– Касуми-сан…

– Просто Касуми. Не называй меня Касуми-сан, прошу! Ты никогда не будешь мне коллегой. Ты мой учитель и тот, кого я люблю. Можешь не отвечать. Знаю, ты не обязан любить меня в ответ, но… может быть, ты увидишь, кто я. Почувствуешь то же самое, что чувствую я… Поклянись, что запомнишь: моя жизнь – в твоих руках. Навсегда.

Она говорила и не сводила с меня взгляда. Восходящие потоки трепали её чёрные волосы с красными пучками, похожими на ушки мышей. Я развязал на запястье коричневый кожаный шнурок и обмотал его вокруг её волос, сделав бант.

Но бант продержался недолго, превратившись в узел. Касуми прикоснулась к моему запястью, с которого я только что снял шнурок. Её пальцы дотронулись до красной резинки. Вот и ответ на вопрос Касуми. Моё сердце не станет для неё подарком с бантиком, оно станет для неё удавкой и узлом, который задушит любовь юной девушки.

Я не сразу понял, что сердце, биение которого проникало под мою кожу, играя на струнах-жилах, принадлежит совсем не Касуми. Всё это время, что длилось моё объяснение с ней, я ошибался. Это колотилось не её сердце, а совсем другое, в десятке ри[78] от меня.

Сердце, которое я услышал, принадлежит другой. А я? Кому принадлежу я?.. Нет! Невозможно!!!

Всё моё тело напряглось, и Касуми отпрянула от моей груди. Щёки её были влажными, как и моё кимоно в районе сердца. Оно горевало, что не способно подарить Касуми желаемое. Пальцами я вытер слёзы с глаз девушки, и мы оба повернули головы на всхлип.

Прислонившись к парапету крыши, развалился Чиби. Он кидал в распахнутую пасть попкорн и утирал кошачьи щёки бумажной салфеточкой.

– Мур-р-ржественная Касуми-сан! Мур-р-ржественная девушка!

– Чиби…

Выдохнув, я превратился в волка, не став запускать в Чиби ничего тяжёлого. А хотелось половину крыши в него швырнуть. Ровно столько весит половина сердца Касуми, отданная тому, кто не готов полюбить её в ответ.

Касуми встала на протянутую мной лапу, и я подсадил её себе на спину.

– Пора в путь.

– Ты знаешь куда? – спросила она. – Храм может быть где угодно.

– Но место, где родился ёкай, всего одно.

Всю дорогу, пока бежал сквозь лес, я повторял: «Я никого не люблю… Никого… Я никого не люблю!»

Чиби нёсся впереди, выплёвывая круглые комья фиолетового света. Огонь не трогал растения и не обжигал животных и насекомых. Когда бакэнэко хочет, он может быть полезным, а в лесу полезно иметь вместо фонарика кота-ёкая, освещающего путь.

Я чувствовал, как руки Касуми впиваются мне в шерсть, и слышал, как бьётся совсем другое сердце. Притом очень быстро. Закрыв глаза, я отправил в небо стаю сов, забившихся по дуплам. Их зрением увидел, что мы