Убить Голиафа - Марина Валерьевна Герасимова

– Тебя развезло, – охарактеризовал состояние Ивана Виктор, – никогда тебя таким не видел.

– А я никогда ничего подобного и не испытывал, – парировал Иван, – понимаю, что жизнь – это всего лишь прелюдия смерти. Знаю, смерть – это начало, а не конец. Мы, здесь оставшиеся, в гораздо худшем положении, чем… они.

Иван не смог выговорить дорогих ему имён: погибшие, как он думал, сегодня в самолёте люди уже давным-давно стали его семьёй, другой у него не было.

– Мы ограничены жизнью, а они уже нет, – продолжил он нетрезвые рассуждения о бренности бытия, – их души свободны и готовы либо к новым перевоплощениям, либо навсегда покинуть колесо сансары. Вопрос не в том, что их жалко. Жалко нас, здесь оставшихся без них. И нам с этим жить… Без них.

Иван замолчал и как будто о чём-то задумался. В зале повисла тишина. Так мы и просидели в полной тишине до того момента, как вернулась тётя Зина и позвала нас всех обедать. Даже полковник Корчагин по указанию Виктора сегодня последовал с нами за стол, чем вызвал ещё большее негодование и удивление Ивана. Я же догадался, Виктор знает, что этот человек отныне всегда и везде должен быть рядом со мной.

Встреча в церкви

Ели мы все молча. Впрочем, есть не хотелось. Мне не хотелось. Военные же – Виктор и Павел – уминали обед за обе щёки быстро и решительно в полном молчании. Их аппетит не сломит ни одно горе.

Я обдумывал слова Ивана. Сегодня я увидел друга и почти брата с другой стороны. Безусловно, он патриот. Только от его патриотизма стране может быть ещё хуже. Такими же патриотами были те, кто заставил царя отречься от престола в семнадцатом. Патриотами были и те, кто руководил и свершал русские революции. Да и не только русские. Любые революции. Эти патриоты в своём желании для страны лучшего будущего – процветания и развития – отправляли на эшафот королей в Европе, расстреливали царскую семью в России, убивали попов и кулаков, уничтожали интеллигенцию. Они тысячами, сотнями тысяч клали на фронтах Гражданской войны солдат – ещё вчера рабочих и крестьян, самый что ни на есть простой люд, которые и есть страна. Неужели, чтобы сделать что-то доброе, нужно обязательно убивать и уничтожать? Не допущение ли таких средств для достижения своих целей и есть одержимость?

Я посмотрел на Ивана. Он ковырял вилкой в своей тарелке, держа нож в другой руке. Было очевидно, его мысли сейчас далеко. Продолжает «жевать», как всё плохо в стране и какие все некомпетентные идиоты вокруг, включая президента? Или уже жалеет о сказанном по пьяни и в горе? Но Иван не жалел. Он вдруг отодвинул тарелку с приборами в сторону и произнёс, совершенно не обращая внимания на то, что за столом посторонний:

– Виктор! Я сказал Олегу, что он должен изменить завещание и…

– Не стоит об этом сегодня, – спокойно прервал его слова генерал, – этот вопрос требует трезвого разума, не опьянённого виски и горем.

– Нет, стоит, – твёрдо стоял на своём не самым твёрдым от выпитого спиртного голосом Иван, – мы не знаем, кто следующий. Вдруг Олег? И куда тогда уйдёт отрасль? На аукцион? Тем, кто больше отката пообещает Кремлю?

– Тебя несёт не туда, – попытался прервать его тираду Виктор, но у него ничего не получилось. Иван продолжал:

– Распилят и не заметят. Разве я не прав? – спросил он и тут же сам ответил:

– Прав. Бюджету и тем, кто его жрёт, очень деньги нужны.

– Послушай Виктора, – теперь я попытался прервать его, – давай отложим этот разговор хотя бы до завтра. Тем более что после обеда я хочу отправиться в церковь.

Последние мои слова возымели на Ивана действие, подобное холодному душу. Он удивлённо уставился на меня:

– Ты? В церковь?…

Помолчав немного и не получив ответа на свой вопрос, он продолжил:

– Ты никогда не был верующим…

– Раньше не был, – перебил я его, – да и сейчас не очень…

Я попытался объяснить своё состояние, не упоминая истинной причины моего похода в храм. Но когда произносил следующие слова, понял, что не вру:

– Душа болит. Очень болит. Обезболивающего средства в данном случае, кроме алкоголя, и то на время, нет, а пить и напиваться я не хочу. Да и нельзя мне – Аркадий Вениаминович категорически не велел.

Я назвал имя профессора Голикова, с которым Иван уже успел познакомиться, и потому он, соглашаясь с авторитетом доктора, согласно кивнул.

– Да, напиваться тебе не стоит…, – сказал он, растягивая слова, – а то, не дай бог, свихнёшься! Кто тогда будет завещание писать?!

В последних словах я услышал сарказм. Впрочем, не только я.

– Вань! Что с тобой сегодня? – спросил Виктор резко. – Всем плохо. Не нужно делать ещё хуже. Не напрягай Олега. Я тоже считаю, что завещание нужно написать, как можно скорее. Но сейчас, если он хочет в церковь – пусть будет церковь. Там людям в горе атмосфера помогает. Успокаивает как-то. Тебе бы и самому туда сходить не мешало.

– Я не хожу в церковь. Я уже давно не православный.

– Да какой ты не православный?! – примирительным тоном попытался вразумить Ивана Виктор. – Крещёный же. Многим русским людям йога не помеха для веры в бога.

– Я не говорю, что не верю, – с усмешкой произнёс Иван, – я, может быть, даже больше, чем многие верующие, верю. Потому что знаю – бог, как единое вездесущее Могущество, есть. Считай, что лично знаком… Когда много и глубоко медитируешь, обязательно с ним встретишься…

Слова Ивана становились похожими на пьяный бред. Да и не нужно мне было, чтобы Виктор сподвиг его отправиться вместе со мной в церковь. Поэтому я остановил разговор, вставая из-за стола и обращаясь к Ивану

– Тебе нужно отдохнуть, ты пьян.

Затем я попросил Виктора:

– Не следует меня сегодня сопровождать. Я, действительно, хочу побыть один. Церковь для этого – подходящее место. Отзови Сергея и Джона. Пусть останутся дома. Павел поедет со мной.

– Один телохранитель… – с сомнением в голосе начал Виктор. Я прервал его:

– Достаточно одного. И эскорта не нужно. Как видишь, в деле смерти это не помогает. Если меня захотят убить, то это может случиться где угодно и когда угодно. Ни один охранник не спасёт. Я просто хочу сегодня побыть один.

– Хорошо, – согласился Виктор, но тут же добавил:

– Вторая машина с охраной всё равно будет следовать за тобой. Иначе нельзя. Просто они не