Убить Голиафа - Марина Валерьевна Герасимова

Как только я вышел из машины, то увидел спешащего мне навстречу Ивана. Вслед за ним семенила тётя Зина, которая, по-видимому, приехала из их с сыном резиденции на Рублёвке, пока меня не было. Лица обоих выражали горе и испуг. Они уже знали о случившейся трагедии с моей семьёй, но не должны знать о том, что все живы.

– Больше никого не впускайте в свою голову, постройте пирамиду, – услышал я в голове мысль Павла, прежде чем заговорил с встречающими меня Иваном и тётей Зиной.

Тётя Зина сразу же подошла ко мне и с ходу заключила в свои объятия, из глаз её хлынули слёзы. Я понял, эта женщина, для которой наша семья уже давно стала её собственной, сегодня утром испытала настоящий шок, её горе неподдельно.

– Как же так? Как же такое могло случиться? – только и твердила она эти две фразы, повторяя их по кругу.

– Мама успокойся, – вмешался Иван, – позволь Олегу пройти в дом.

Тётя Зина послушала сына и отпустила меня из своих объятий. Мы направились в дом. Я чувствовал на себе встревоженные взгляды прислуги и охранников, хотя никто из них не попался мне на глаза. Разве что сзади остановилась сопровождающая нас машина с охраной и из неё вышли Джон и Сергей.

Интересно, как я смотрюсь со стороны? Никто не должен усомниться в том, что я сломлен горем, как отец, который только что потерял своих детей и свою пусть бывшую, но жену. И хотя горя в душе не было, горечь и злость от всего случившегося её ещё не покинули. Мне даже показалось, что эти две разъедающие душу эмоции немного согнули мою спину, придав мне вид сломленного горем человека. Что ж! Именно это сейчас и нужно.

Когда мы вошли в гостиную, я растерянно остался стоять посреди зала, не понимая, что мне следует делать в данный момент. Действительно, каковы должны быть действия по-настоящему горюющего человека? Плакать, кричать, звать на помощь, клясться отомстить? Что я должен делать, чтобы казаться убедительным? Мне нужно хорошо играть свою роль, чтобы даже проницательный Иван ничего не заподозрил. Не заподозрит он – никто не поймёт. Ни прислуга, ни охрана, ни кто бы то ещё.

Иван подошёл ко мне, и теперь уже он обнял меня, стараясь таким образом выказать своё горе и свою поддержку мне.

– Держись, брат! – только и сказал он. Я кивком головы поблагодарил его. Но говорить что-либо мне не пришлось.

В комнату влетел Виктор, его движения были резкими, что так не походило на основательного генерала.

– Ты как? – начал он сходу выяснять моё состояние.

Что я мог ответить? Да и не требовалось от меня ответа.

Виктор подошёл к столику с виски и разлил напиток по стаканам. Один из них он протянул мне, другой дал Ивану. Тётя Зина, которая была тут же, взяла свой стакан и залпом выпила его весь. Также залпом выпил свой стакан и Виктор, который сейчас выглядел не столько убитым горем, сколько каким-то взбудораженным и, пожалуй, даже озлобленным. Впрочем, было на что злиться: Лена была близка ему, да и детей он любит. Хотя авиакатастрофа и была «мнимой», покушение на их жизни – вполне реальный факт и весомая причина для его злости. Его горе, как и моё, должно выглядеть искренним. Вот только проявляться горе может по-разному: кто-то плачет, а кто-то готов мстить и убивать.

Иван, взяв стакан, который ему вручил Виктор, отошёл от меня в сторону и присел в одном из кресел. Я последовал его примеру и также сел в кресло, держа в руке хрустальный стакан с напитком, который мне совсем не хотелось пить. Я пригубил виски, сделав небольшой глоток.

– Пей, полегчает, – сказал Иван, медленно, но верно, допивая свою порцию виски.

Я сделал ещё один глоток. Крепкая жидкость обожгла моё нутро. Больше пить я не мог.

– Что теперь делать? – всхлипнула тётя Зина. – Что делать? Только Анечку похоронили. Дмитрия, Аллу, Павлика. Что же это такое происходит? Как же жить дальше? Каким же иродам это нужно?

Бедная женщина, казалось, своими вопросами, полными отчаяния и безысходности, которые сыпались один за другим, цеплялась за присутствующих в зале как будто в надежде, что кто-то из нас сейчас скажет что-то такое, что утешит её, успокоит. Тётя Зина искала успокоения, так проявлялось её горе.

В этот момент Иван заметил застывшего в дверях гостиной Павла Корчагина, который наблюдал за нами и не решался войти в зал.

– Это кто? – спросил он то ли меня, то ли Виктора.

Виктор недоумённо пожал плечами.

– Мой телохранитель, назначенный на этот пост самим президентом, – ответил я.

Теперь уже и Виктор недоумённо посмотрел на Павла. То ли разыграл удивление, то ли, действительно, ничего не знал о моём новом секьюрити.

– Ты шутишь? – только и сказал Виктор.

– Нет, правда.

Павел понял, что пора представиться генералу и, взяв под козырёк, которого на нём не было, по-военному отрапортовал:

– Полковник Корчагин Павел Александрович.

– Ты шутишь, – на этот раз уже не спрашивал, а утверждал Иван.

– Павел Корчагин? – недоверчиво спросила тётя Зина, от изумления на время перестав плакать.

– Так точно, – ответил полковник, – назван родителями в честь героя всем известной повести Николая Островского «Как закалялась сталь».

– Бывает же такое, – заключил Иван.

– Получается, бывает, – вторил ему Виктор, бубня слова себе под нос.

– И что? Теперь он будет твой тенью? – спросил Иван, обращаясь ко мне.

– Да, так велел президент, – ответил я, – но Павлу Александровичу совершенно не обязательно стоять в дверях. Виктор, познакомь полковника с моей охраной. Пусть кто-нибудь покажет ему дом. Да и комнату надо выделить.

– Я ознакомлен с планировкой Вашего дома, – не скрывал своей осведомлённости Павел. По-видимому, его готовили в мои телохранители не один день.

– Идём, – сказал Виктор, выходя из гостиной. Павел последовал за ним.

Корни зла

В гостиной воцарилась тишина, прерываемая всхлипываниями тёти Зины. Иван налил себе ещё бокал виски и опять залпом выпил его. На него это было совсем не похоже. Он почти никогда не пил, тем более, крепкие напитки. Сейчас же алкоголем Иван стремился разбавить своё горе, заглушить душевные муки промилями.

– Тебе срочно нужно написать завещания, – наконец, проговорил он, и его слова прозвучали неожиданно: разве об этом сейчас стоит думать? Но Иван продолжил свою мысль:

– Понимаю, это звучит грубо и жестоко, но ты можешь оказаться следующим. Впрочем, как и я, и Виктор. Но больше у тебя никого нет.