Мертвая живая - Николай Иванович Леонов

Лев кинулся к женщине, силком попытался поднять ее на ноги.

— Вам надо обработать раны, у вас кровь.

Он с содроганием наблюдал, как широкая юбка окрашивается кровью. Но его собеседница мотала головой:

— Неважно, это все неважно. Умоляю, только пообещайте мне, что отпустите меня. И никому не расскажете, что я здесь была!

В ее глазах было столько страха, лицо кривилось в беспомощной гримасе, а ладошки протянулись в его сторону, будто в какой-то молитве. Обычная женщина, каких миллионы вокруг. Которая в ужасе от собственной ошибки и готова терпеть любые муки, лишь бы вымолить прощение.

Он с трудом остановил ее бесконечную мольбу:

— Послушайте, я обещаю, что… не сообщу на работу. Но вы должны рассказать все, что знаете о Светлане. Понимаете?

Елена закрыла лицо ладонями:

— Да если бы я знала, если бы могла подумать, что так все повернется. То никогда не стала бы! Нет! Не хотела вообще брать эти деньги. Просто мне было ее жалко, Свету. Понимаете? У нее жизнь на старости лет разрушена. А вот жалость к чему привела. Теперь моя жизнь может разрушиться, а мне на пенсию.

Крики ее наконец немного стихли. Гуров отодвинул стол от дверного проема, принес воды женщине, и она перестала голосить, лишь заливалась тихо слезами.

Он собрал деньги, чтобы не топтаться по вееру рассыпавшихся купюр, положил рядом с ней на диванчике. Но Сулимова шарахнулась от них, будто это было что-то ядовитое:

— Нет, это не мое! Не прикоснусь к ним даже. Умоляю, заберите их, мне они не нужны. Не хочу! Из-за них я теперь… моя жизнь.

Она опять разрыдалась, и Лев убрал конверт подальше. Ладно, с этим он разберется потом. Сейчас главное — привести Сулимову в чувство и узнать у нее, чем она так напугана, при этом не выдавая собственную неосведомленность.

И все же вода и спокойный тон подействовали, женщина успокоилась и начала отвечать на вопросы.

— Кондратьева отбывала срок у вас в колонии, там, где вы работаете?

— Да. — Елена Юрьевна вцепилась в накидку на диване. — Конечно, нам запрещено, ну, строить такие, знаете, доверительные отношения с заключенными. Общаться о чем-нибудь личном… Только ведь они тоже люди. Когда много лет работаешь с такими, то видишь, кто преступник, а кто случайно здесь оказался. Многие ведь не от хорошей жизни на преступление решаются, женщины сами по себе не агрессивные. В общем, Светлана, она сразу, как появилась в колонии, стала таким неформальным лидером. А я знаю, что лучше с теми, кто среди зэчек вес имеет, общаться по-хорошему. Они и сами не нарушают, и других могут дисциплинировать. Поэтому я с ней часто стала беседовать, не официально в кабинете, как над допросе, а так — чай попить, обсудить там что-нибудь женское. Про здоровье или крем для лица. Она же… обычная женщина, как я, и возраст у нас с ней близкий. Так что находилось всегда, о чем пообщаться.

Я не оправдываюсь, нет! Никаких взяток или там особого отношения. Хотя, конечно, попить чай у начальницы надзора в кабинете и угоститься конфетами — это уже целая история там.

Сулимова сгорбилась как-то виновато:

— Зря я, наверное, Светлану защищаю, она ведь сбежала, когда вы пришли. Наверное, все-таки виновата… Только я в ней преступницы не вижу. Я работала в женской колонии всю свою жизнь. Навидалась всякого. Изувеченных судеб, сломанных надежд, отчаяния, за которым прячется озлобленность. Но за всем этим — всегда люди. С разными историями, с разными причинами, с разными мотивами. Со временем учишься видеть сквозь маски, различать оттенки правды в потоке лжи. Видишь, кто оступился, а кто — конченый зверь.

Она, знаете, всегда позитивная такая, слушает внимательно. Девочек подбадривала. Не скандалила, не заискивала перед начальством, с достоинством женщина. Хотя в таком возрасте ой как трудно попасть из нормальной жизни за решетку. Много кто ломается…

Но она сильная. Я знаю, что лучше держать контакт с такими. С теми, кто может влиять на остальных. Это не значит потворствовать, но значит — понимать. Поэтому я и начала с ней разговаривать. Сначала просто по работе, объясняла правила, рассказывала о распорядке дня. А потом… Как-то само собой получилось. Она задавала вопросы, не как зэчка надзирателю, а как человек человеку. Интересовалась, как у меня дела, как дети. И в ее голосе звучала искренняя забота, чего я, честно говоря, давно не слышала.

Елена Юрьевна вдруг рассмеялась, но смех был горьким, с ноткой слез:

— Вот если убрать это все — решетки, срок, форму. То можно сказать, что мы подругами стали со Светой. Звучит странно, конечно, и против правил. Да, иногда люди хорошие попадают в страшные обстоятельства не по своей воле. И Света как раз из таких. Кого настигла трагическая случайность, стечение обстоятельств, роковой поворот судьбы.

Острые плечи женщины то и дело вздрагивали от волнения:

— Даже не знаю, в какой момент я переступила черту. Между мной и Светланой появилась… дружба, наверное. Да, это звучит дико. Надзирательница и зэчка — друзья. Но это было так. Она стала для меня отдушиной, человеком, который мог меня понять без лишних слов. А я, наверное, для нее — окном в другой мир, напоминанием о том, что за стенами колонии есть жизнь.

Конечно, это нарушение всех правил… просто так получилось, что у нас беда похожая оказалась. Понимаете, Светлана… она ведь не только зэчкой для меня стала. Она… она словно зеркало какое-то. Знаете, отзеркалила мою собственную боль.

Елена Юрьевна замолчала, потерев переносицу. Глаза у несчастной вновь наполнились слезами, набухли краснотой от тяжелых воспоминаний:

— Я… с мужем всю жизнь прожила. Со школы еще вместе, больше двадцати лет. Любовь, про которую в фильмах и книжках говорят. Ну, так мне казалось. Он ведь всегда такой суровый был. Я думала, просто характер, привыкла. Главное же, что не пьет, не бьет. А однажды случайно подслушала разговор. Он с молодой своей любовницей ласково говорил, так нежно… И слова… говорил, что любит ее.

Взгляд у женщины стал затравленным, полным отчаяния:

— Я тогда поняла. Он же просто не любит меня, никогда не любил. Хотя я все делала для семьи, на работе лучшая, всегда премии, дома наготовлено, дети чистенькие, отличники в школе. Все успевала… и верила ему. Дом, машину — все на него записывали.

Я когда про любовницу у него спросила, так он даже и отпираться