Тринадцать лет тишины - Нина Лорен

– Знаешь, а ты даже ничего, – шепчет он мне на ухо. – В тебе все еще что‑то есть. Немного старовата на мой вкус, но кой‑какие детские черты сохранились. Ради тебя я мог бы напоследок попытаться еще разок. Что скажешь?

Я булькаю горлом, задыхаясь. Прижатые к бокам руки работают: я потихоньку сжимаю кулаки, по четверти дюйма за попытку. Пальцы ощущаются как безжизненные, неуклюжие сосиски, но я заставляю их трудиться, и мало-помалу начинаю чувствовать покалывание в подушечках. Наконец оба кулака оказывается крепко сжаты, и я наслаждаюсь болью от впившихся в ладони ногтей.

Все это время он возится с брюками. Я слышу лязг ременной пряжки, затем тихий стрекот «молнии», а когда его образ исчезает из моего поля зрения, понимаю, что сумела закрыть глаза.

Я заставляю себя вновь их открыть и вглядеться ему в лицо. Язык в моем рту еле ворочается, будто окаменел, и мне требуется несколько попыток, чтобы произнести это вслух:

– Тебе ее не найти.

Он перестает маяться с брюками, и на мгновение его лицо вплывает в мое поле зрения. Улыбка на этом лице расползается, открывая набор идеальных зубов.

– О, я найду. И неважно, расколешься ты или нет. Найду, и тогда тебе будет только хуже.

– Ты в любом случае собрался меня убить, – говорю я. Каждое слово приходится проталкивать через толстый слой ваты, которой будто бы набит рот.

– Надо было еще тогда тебя прикончить. Избавил бы себя от множества проблем.

Мои глаза в огне, и я не могу дышать, но теперь это никак не связано с наркотиком, не связано с тем, как этот монстр постепенно выдавливает из меня жизнь. Я даже не осознаю, что говорю, пока не слышу собственный хрип:

– Почему?

– Что «почему»? Почему я не убил тебя? Вот уж действительно, почему? Не знаю. Ты была беременна моим ребенком.

Он пожимает плечами и выпрямляется, все еще сидя на мне верхом. Вытирает пот со лба. На его лице проступили красные пятна.

И тут у меня в голове опять щелкает. Последний кусочек головоломки, из которой сложена моя жизнь, занимает свое место, и цельная картина оказывается такой печальной и жалкой, такой нехитрой, что сложить этот пазл было бы под силу и трехлетнему несмышленышу. Даже не верится: мне понадобилось десять лет – десять долбаных лет! – чтобы найти наконец разгадку.

Моя жизнь ничего для него не значила. Я была ничтожнее блохастой шавки. Он запросто расправился бы со мной, не задумываясь и не испытывая угрызений совести, как люди давят тараканов. Единственное, что имело для него значение, – это скопление живых клеток, погребенных в моем плоском ребячьем животе. Клеток, которые отчасти были им. От них, от этих клеток, зависели моя жизнь и смерть. Отпустить ее или убить? Задушить, забить до смерти или перерезать горло?

Все‑таки эти микроскопические клетки имели для него значение. Поэтому он решил отпустить меня на все четыре стороны, чтобы затем, когда ребенок родится, забрать себе.

Повернув голову, я вижу дрожащую, вжавшуюся в стену Жаклин. И тут до меня наконец доходит все остальное.

– Не говори ему! – кричу я, и мой голос разрывает тишину, громкий и отчетливый. – Не говори ему ни черта. Она не должна ему достаться… не должна, слышишь?

Я успеваю лишь мельком увидеть искаженное ужасом лицо Жаклин, прежде чем в мою скулу врезается его кулак. Голова запрокидывается, и зрение взрывается черными пятнами на фоне ослепительной белизны.

Тяжесть его тела исчезает с меня, и я радуюсь тому, что вновь могу наполнить легкие воздухом. Но радость не длится долго; уже в следующее мгновение в мой бок врезается носок его ботинка, и все мое существо пронзает дикая боль. Я корчусь на полу, подтягивая к себе колени, – слепа, глуха, бестолкова.

Когда в голове начинает проясняться, я слышу его шаги – они наконец‑то удаляются от меня. Я приоткрываю правый глаз; левый затек и безнадежно закупорен. Он склоняется над Жаклин, и та заходится в истошном крике. Он хватает ее за руку; наручник звякает о трубу отопления.

Крохотный голосок где‑то внутри пытается докричаться до меня, требуя хоть что‑нибудь сделать, но конечности не желают подчиняться, их мышцы слабы и бесполезны. Я перекатываюсь с боку на бок и неловко царапаю свой ботинок. Пальцы точно деревянные, но со всей сноровкой, на которую способна, я все же дергаю шнурки.

Жаклин продолжает вопить. При глухих звуках ударов кулака о плоть я вздрагиваю всем телом. Не смотри. Не отвлекайся. Это ей не поможет.

Наконец мне удается вытащить мобилу из-за голенища, и я сжимаю ее в неуклюжих руках. Батарея почти разряжена, но на один звонок ее хватит.

Должно хватить.

Пожалуйста, пусть этого заряда будет достаточно.

Жаклин издает пронзительный визг, который царапает мои барабанные перепонки, и я ничего не могу с собой поделать – поднимаю голову и встречаюсь с ней взглядом. Глаза Жаклин, полные боли и ужаса, устремлены прямо на меня. На мобильник в моей руке.

Я успеваю только бешено замотать головой: отвернись, пожалуйста, отвернись, не выдавай меня.

Слишком поздно. Крутнувшись на месте, он нацеливается на мой мобильник. Я жму значок экстренного вызова, но не успеваю увидеть, прошло ли соединение.

В мгновение ока он настигает меня и взмахом ноги выбивает аппарат из моих рук. Тот отлетает прочь, врезается в стену и скользит по полу куда‑то далеко за пределы моей досягаемости.

Следующий пинок приходится мне точно в скулу, и мир взрывается.

Я теряю зрение. И не слышу ничего, кроме оглушительного звона в ушах, а мой рот стремительно наполняется кровью, которая свободно капает в горло, чтобы задушить меня. На миг я проникаюсь святой верой в то, что ему удалось сломать что‑то важное в моей бедной голове, вбить мне в мозг острый осколок черепа и что сейчас я всего-навсего испытываю предсмертную агонию.

Затем моя щека утыкается в холодный пол, и я медленно возвращаюсь в свое тело, ловя ртом воздух и сплевывая кровь, – но еще прежде, чем боль успевает хоть немного утихнуть, он рывком приподнимает меня. Я кашляю, и алые брызги моей крови орошают ему лицо. Он что‑то орет, но я не могу разобрать точных слов; грязная сука, рваная дырка, тупая блядища – что‑то в таком роде. Трясет меня.

Сквозь звон в ушах я едва слышу его голос, успевший обрести убойное спокойствие.

– Так сильно хотела сдохнуть? Ну, мечты сбываются.

Он отшвыривает меня к стене, и новые