Тридцать сребреников в наследство - Татьяна Рябинина

Глава 63

— Ну вот, — невнятно хихикнул Костя, — за что боролись. Принцип айкидо — направить энергию противника против него самого. Как здоровьечко?

— Спасибо, неплохо, — отрезал Никита, понимая, что это далеко не так.

— Ничего, это не надолго, — снова хихикнул Костя.

В организме происходило что-то странное. Вопреки распространенному мнению, что если после сорока ты проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты умер, на здоровье Никита до сих пор не жаловался. Поэтому ощущения были непривычными и пугающими. Грудь медленно сжимала ледяная рука — пока еще не сильно, но решительно. Противная ватная слабость заставляла дрожать колени. В ушах тоненько звенело. Внезапно дремотной волной накатила дурнота, перед глазами поплыли разноцветные круги.

— Ну что, я уже могу встать?

Костя легко стряхнул с себя Никиту и поднялся на ноги. Тот попытался удержать его, но руки не слушались. Чернота поднялась на уровень глаз. Вот волна плеснула и накрыла с головой…

…Ужас. Животный ужас: в темноте кто-то прятался — страшный, невероятно страшный. Тоска скрутила яростно и безжалостно. И вдруг мрак рассеялся, страх ушел. Свет становился все ярче и ярче. Блаженный покой ласкал, как мягкое, теплое одеяло.

Он знал, что не один здесь. Где? В каком-то другом измерении? Еще немного, и он увидит… Кого?

«Рано», — сказал мягкий тихий голос…

Никита открыл глаза — с превеликим трудом. Тяжелые, как у Вия, веки весили, похоже, не меньше центнера. Он обнаружил себя в большой комнате, полулежащим в кресле, без куртки, с расстегнутым воротом.

— Ты еще жив? — удивился Костя, который занимался тем, что сервировал чай на журнальном столике, стоящем у дивана. — Силен бобер! Наверно, выдохлась, зараза. Хотя, нет, все правильно, под кожу действует медленнее. Ну зато у тебя будет время помолиться. А потом я вызову скорую. Они приедут — а ты уже готов. Зашел ко мне в гости, по-родственному, чайку вон попить, узнать, как у мамы дела, да приключился сердечный приступ. У сорокалетних мужиков такое часто бывает. Критический возраст.

— А след от иглы? — с трудом ворочая языком, поинтересовался Никита.

— А, фигня! — отмахнулся Костя. — Инсулиновая игла, следов почти не остается. Нет, можно, конечно, найти, но я не думаю, что кто-то будет обследовать тебя с лупой. Разрежут, увидят классический инфаркт и зашьют обратно.

Он отвернулся и начал наводить на столике беспорядок: мол, сидели мы тут, чай пили, разговоры разговаривали. Плеснул в чашки заварки, немного кипятком разбавил.

Никита через не могу опустил вниз руку и нащупал стоящую на полу рядом с креслом китайскую вазу. Пальцы беспомощно скользили по фарфору. Нет, ничего не выйдет. Он даже не сможет ее поднять. Снова начала подкатываться темнота.

А как же Света, Маша? Как же они без него?

Что он может сделать, пока снова не потерял сознание? Сил все меньше и меньше, в груди распускается ядовитый огненный бутон, не хватает воздуха. Еще немного — и будет поздно. А когда он отключится, Костя непременно подойдет проверить, можно ли уже вызывать скорую.

Вздохнув поглубже, Никита уперся плечами в спинку кресла и потихоньку сполз на пол. Застонал хрипло и затих. И глаза прикрыл, но не до конца, а так, чтобы можно было видеть. Хотя так и тянуло закрыть их совсем и подождать, когда снова придет тот запредельный свет, несущий радость и покой.

Он успел прикинуть целых четыре варианта, в зависимости от того, как именно подойдет к нему Костя. Рассчитывать на самый удобный из них — что он наклонится над ним, подставив самое уязвимое мужское место под удар коленом, — вряд ли приходилось, да так и вышло. Костя просто нагнулся, чтобы пощупать пульс на сонной артерии.

Собрав все свои силы, Никита вскинул правую руку и ударил его костяшками в висок. Ему показалось, что удар получился слабым, вскользь, совсем не таким, как надо бы. Но Костя, сдавленно ахнув, отшатнулся и медленно, как при съемке рапидом, упал на пол рядом с Никитой, больно придавив ему ногу.

Вот теперь быстрее. И дело даже не в том, что Костя очнется. Просто скорее он сам умрет, не дождавшись помощи. Чудо, что до сих пор еще жив.

Телефон! Дотянуться до телефона.

Встать на ноги не удалось — они просто отказывались выпрямляться. С трудом, где на четвереньках, а где и ползком, Никита пересек комнату и снял трубку. В милицию? Но что он скажет? Нет, надо звонить Логунову. И не на работу, где его вполне может и не оказаться, а на мобильный.

Записная книжка, равно как и телефон, были в куртке, которой нигде не было видно. Наверно, Костя снял ее с него в прихожей. Доползти туда он никак не сможет. Вся надежда на память. Телефон простой. Первые шесть цифр, как у Светы, а последние две — как у Лешки Погодина, это он помнил точно. Осталось припомнить всего две. Тридцать восемь? Или пятьдесят восемь? Кажется, все-таки тридцать восемь.

Он набрал номер, пошли гудки.

— Да? — после пятого в трубке раздался голос Ивана.

— Иван, это Никита Корсавин. Я у Васильева дома. Быстрее!

Надо было сказать что-то еще, надо было объяснить, но трубка выпала из онемевших пальцев. В ней что-то булькало, наверно, Иван пытался узнать, что случилось, но у него уже не было сил поднять ее. Он посмотрел в Костину сторону, тот не шевелился и, похоже, не дышал. Неужели мертв?

Убивать ему приходилось. Афганская граница — место неспокойное. Но одно дело в бою, в перестрелке, да пусть даже и в рукопашной, когда защищаешь свою жизнь или жизнь товарищей, а другое — вот так. И неважно, что здесь он тоже защищал свою жизнь.

Но Костя шевельнулся — раз, другой. Облегчение было секундным, оно тут же переросло в сожаление — уж лучше бы… Потому что другого шанса у него не будет. Вот сейчас Костя очухается, встанет…

Впрочем, какое это имеет значение. Даже если ничего не случится, все равно — вряд ли что-то или кто-то поможет. С каждой секундой ему становилось все хуже и хуже. Одна надежда, что Иван разберется, с чего это с ним инфаркт приключился.

Костя встал на четвереньки, поморщился, потер висок.

— Надо же, какая гнида, — пробормотал он с удивлением. — Так бы и размазал тебя по ковру. Да нельзя, к сожалению. Эмоции, эмоции… Ничего, я подожду. Только подходить к тебе больше не буду.

Костя поднялся