Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

— Нет, я московский. Кстати, прошу запоздало извинить мой фамильярный тон. Старушку надо было расслабить, а то она в машину садиться боялась. А так расслабилась, да и денежкой поманили.

— Мало что узнали. Единственное новое имя — этот Левушка, сын знаменитого дирижера, бывший бойфренд Пелопеи. Надо Гущину сказать, чтобы поручил установить, где он сейчас. Между прочим, ни родители, ни Гаврила с Гретой про этого парня ничего нам не сказали. О самой Пелопее я уж и не говорю. А раз вы московский, что вас в Бронницы работать в такую даль занесло?

— У родителей там дачка, — ответил Клавдий. — Я там сейчас и живу. Камин топлю, печку. Родители здесь, в Москве. Как-то неловко в моем возрасте жить с папой-мамой. Я когда при работодателе своем был, квартиру снимал. Хотел купить себе, да все как-то откладывал на потом. Некогда, я же круглые сутки при боссе был — охрана. На съемную квартиру порой по три дня не являлся. А сейчас вот на даче живу на папиной.

— У вас имя необычное, очень… классное, — Катя улыбнулась ему в зеркальце.

— Это тоже папа и мама. — Клавдий усмехнулся. — Они ж у меня археологи. Всю жизнь раскапывали Парфянское царство в туркменских песках. Сейчас уже старики, не до полевых работ. Отец в РГГУ преподает, профессор. Я вырос на раскопках. Рад, что не парфянское мне имя предки дали, а то был бы сейчас какой-нибудь Митридат.

«Интеллигентная профессорская семья, — отметила про себя Катя с удовольствием. — А сынок — шкаф-телохран».

— Пелопея училась на историческом факультете, — заметила она. — Мифологию изучала. Имя у нее тоже своеобразное.

— Да, это меня тогда поразило, — ответил Клавдий и взялся за мобильный.

Разговор его с бывшей консьержкой продолжался ровно пять минут. Снова бархатные интимные интонации. Он сказал: «Это снова я, по нашему делу» — и сразу назвал сумму за согласие встретиться: три тысячи на руки.

И Катя вновь поразилась, с какой легкостью люди соглашаются на разные авантюры за деньги.

— Светлана Лихотина сказала, что выйдет за покупками, просила ждать ее у входа в сквер, где стоят велосипеды на стойке, это прямо на углу дома, где она прежде работала. Как раз нам доехать туда, на Патриаршие, — Клавдий свернул на Садовое кольцо.

В отличие от полковника Гущина, не дружившего с навигатором и путавшегося в адресах, Клавдий на навигатор вообще не смотрел, а Москву знал как свои пять пальцев. Они заехали на Патрики со стороны Садовой, миновали Малую Бронную и свернули в Большой Патриарший, после чего припарковались прямо рядом с розовым домом.

Консьержку ждали, как и было велено, у входа в сквер. Катя вздохнула: вот и опять она здесь, у пруда. Дети смеются, кричат на игровой площадке, памятник Крылову грустен в тени, желтый ресторан «Павильон» все так же нелеп. У стойки с велосипедами маячит служитель сквера. Патрики сонные какие-то, хотя на часах всего-то четыре.

— Из того, что нам горничная Ежова поведала, ничего не слепишь, — сказал Клавдий, он нацепил на нос темные очки и вид имел как в боевиках. — Кроме того, что они жили в семье дружно и любили друг друга. Кравцова прикончили. Кто мог это сделать? Кто мог посчитаться с ним за девчонку? Отец, брат, мать? Самая типичная версия — да? И слова, что я им говорил, не пропали даром, да?

— Вы что, склоняли их отомстить Кравцову?

— Нет. Но не дураки же они. Поняли меня. И кровь ведь, не вода в их жилах. Когда такое творят с дорогим тебе человеком — дочерью, сестрой. Значит, отец, брат, мать сразу попадают в подозреваемые. Но есть неувязочка. Отец — все же не родной. Брат тоже. А вот мать, ее мать, Регина…

— Кроме Кравцова зверски убили его любовницу Быкову, а она в то время, когда все это случилось с Пелопеей, даже вроде знакома еще с Кравцовым не была. Или все же была? — спросила Катя.

— Он мог ей что-то рассказать. Она могла узнать от него. И какого хрена его пытали — Гущин вон говорит, ему яйца прижигали. — Клавдий хмыкнул. — Что-то хотели узнать у него, перед тем как прикончить. Может, про любовницу?

— Тогда первая у нас на подозрении должна быть его бывшая жена, — возразила Катя, — а не Регина Кутайсова.

— Вон баба из цветочного вышла с каким-то горшком, — заметил Клавдий. — Направляется к нам.

Катя обернулась и увидела на другой стороне улицы полную высокую женщину в шерстяной кофте и с цветочным горшком, запакованным в пакет, в руках.

Светлана Лихотина подошла к ним.

— Это вы из газеты, что ли? — спросила она.

Она была полной, но двигалась проворно. Лицо ее с толстыми губами и приплюснутым носом показалось Кате опухшим, словно у алкоголички. Но волосы были великолепны, идеальная стрижка.

— Деньги платите лишь за то, что я пришла? — Она недоверчиво их разглядывала.

— Получите, — Катя извлекла из сумочки приготовленные три тысячи.

— Какая щедрость, — хмыкнула бывшая консьержка, взгляд ее переполз с Кати на Клавдия, на нем и остановился. — Вам сведения нужны о жильцах, — она кивнула на розовый дом. — Но я там больше не работаю.

— Вы по соседству устроились, — сказала Катя. — К подруге Регины Кутайсовой, чья дочь Пелопея нас интересует.

— Ах, вон оно что. — Светлана Лихотина кивнула. — Я мало что знаю. Я на пять минут вышла гортензию купить, — она указала на витрину изящного цветочного магазина, расположенного в красном здании на углу. — Хозяйка моя цветы любит, ароматы. А цветы в квартире мрут — прямо страх берет, как мрут. Это оттого, что место нечистое, — и квартира, и дом, и эти самые наши пруды — пруд гиблый. В квартире-то нашей, как хозяйка говорит, в тридцатых палач жил, людей укокошил сколько, а потом и сам в петле удавился в ванной. А в соседних квартирах жили нарком с писателем, так им на допросах на Лубянке перед расстрелом, говорят, наш жилец гвозди в уши молотком забивал. И тут в каждом доме так — там, там, там, — Светлана Лихотина указала на дальний Дом со Львами, на дом с башенками и наличником-кокошником, на соседний серый с розовым дом, где весь низ занимают кафе, бары и бутики. — Сколько тут из окон народу попрыгало, сколько повесилось втихаря, сколько покончило с собой! Место это нечистое. Здесь сам Сатана со свитой на скамье восседал, как на троне, бал правил, — она кивком указала на скамейку, на которой снова никто не сидел. — Мало ли что это в романе описано, книги-то они тоже