Медвежий край - Дарья Андреевна Кузнецова

семью и долгий путь редких писем. Здесь оставалось только уповать на достоверность слухов и благосклонность высокого начальства, которое поговаривало о необходимости устроить в Ново-Мариинске свой воздушный порт. Не сейчас, так хоть через несколько лет станет возможным обернуться в Петроград за месяц…

Эпилог

Н’отк’эн гымнин яран’ы. – «Это мой дом» (чукотск.)

– А я говорила вам, Василий, что этот ваш врач – подлец и даже, как изволят выражаться ваши подопечные, гнида! – Голос Антонины звенел от недовольства. – У него все притворяются, покамест помирать не начнут! Могли бы сразу за мной послать, не доводить до катастрофы. Ещё надобно установить, куда этот прохиндей всю вакцину подевал!

– Сидор, уйми ты уже свою ненаглядную, что она у тебя развоевалась, как снег сошёл? – Мельник с укором глянул на друга, возвышавшегося рядом с супругой и, на всякий случай, чуть позади, потому что громкие звуки по-прежнему немало досаждали ему, независимо от источника, а Антонина и впрямь разошлась.

– С чего бы? Это у тебя эпидемия оспы грянула, когда по бумагам – всех поголовно привили, – возразил Березин, с трудом давя улыбку.

Стыдно сказать, да и недостойно, но скандалом этим он откровенно наслаждался, поэтому стоял, преспокойно сложив за спиной руки, и пальцем не шевелил, чтобы отвлечь супругу. Спокойная и сдержанная, Антонина сердилась исключительно редко и, на вкус Сидора, была в такие моменты необычайно хороша, особенно если ругалась не на него. И куда только девалась трясущаяся от холода тоненькая городская девица, явившаяся в Ново-Мариинск меньше года назад!

Впрочем, внешне-то она почти не поменялась, даже стриглась так же – коротко, но чтобы при необходимости легко собрать волосы. Лишь светлая кожа в этих краях, где солнца было немного и не особенно-то насладишься им при студёном ветре и сильном морозе, стала совсем белой, фарфоровой, так что можно было смело заявить, что чукотская зима оказалась ей к лицу.

Да и внутренне осталась прежней. Просто – увереннее, решительней, твёрже; сказывалась нешуточная ответственность. Местные окончательно её приняли и понемногу приучались слушаться, чему немало помогали – неожиданно – чукчи. С лёгкой руки Эрыквына весть об удивительно сильной белой шаманке разошлась, и порой к ней приходили за помощью даже кочевники – те, что посмелее и не боялись чужих янракалы, духов-помощников.

Фёдор Иванович Бересклет непременно гордился бы, каким хорошим, настоящим, неравнодушным и умелым врачом выросла его дочь.

Антонине долго пришлось привыкать считаться с местными духами и задумываться об их существовании. Обыкновенные, привычные болезни непременно несли следы их происков, заставляя теряться в догадках: как это происходит в других местах и отчего именно здесь – вот так? Болезнь ли привлекает кэлы или дух приходит и приносит болезнь? Но после того как она своими глазами видела знакомый по случаю с Саранским чёрный дымок, покидающий тела пациентов, списывать всё это на фантазии и бредни стало уже вовсе невозможно.

Несмотря на то что прямо сейчас Антонина праведно гневалась, с Мельником они, познакомившись, прекрасно поладили, с его женой – и вовсе подружились. Семейство начальника поселения стало первыми гостями на новоселье, которое состоялось совсем недавно, сразу после свадьбы Бересклет и Березина.

Переезд оказался для Антонины огромным и приятным сюрпризом. Выяснилось, что Сидор договорился с вдовой Оленева, выкупил её квартиру и через всё того же поверенного привёл в порядок. Харина подалась к югу, как только окончилось следствие, и комнаты опустели, перебираться в этот медвежий угол никто из родственников убитого не намеревался, и с облегчением выручили за негодное наследство живые деньги.

Из героев той грустной истории только Саранский остался в городе, на прежнем месте. Веру забыть не сумел, стал куда дольше и чаще пропадать в тундре, настолько, что его пару раз похоронить успели. Впрочем, поговаривали, видели его с каким-то большим рыжим духом, да и для безнадёжного человека, ищущего смерти, Андрей Ильич выглядел слишком умиротворённым. Его не расспрашивали, но надеялись, что жизнь подарит натерпевшейся Верховой шанс на счастье, здесь ли или в её родных краях – неважно.

Антонина же окончательно и бесповоротно призналась себе, что в этом городе она надолго, а лучше сказать – навсегда. Тем ценнее оказались понимание, благословение и поддержка матери и сестёр – пусть переданные только письмами, но ощутимые даже на таком огромном расстоянии.

– Я ещё Иннокентию Петровичу пожалуюсь, пусть он повлияет и нам пришлют ещё одного настоящего врача, а не этакого вон коновала! Даже мой Томский лучше: он хотя и бестолковый, но намеренно не вредительствует!

– Антонина Фёдоровна, смилуйтесь! – Мельник сложил руки в молитвенном жесте, хотя глаза его смеялись. – Только вот ещё Ухонцева с его связями мне и недоставало! Разберусь я с ним, это вы хотели услышать? Мне не меньше вашего неприятно это происшествие…

– С этого и начинать стоило! – проворчала женщина, успокаиваясь. – Я проверю запасы, что там осталось пригодного для помощи несчастным, и через пару часов сумею прибыть в лазарет. Только вот…

– Я с тобой поеду, не волнуйся, – заверил Березин, понимавший её с полуслова.

– Спасибо! – благодарно улыбнулась она. – Я тогда Артёма на хозяйстве оставлю.

Томский трепал нервы исправнику довольно долго, и не то чтобы ему это надоело, просто как-то само собой утихло. Он продолжал порой оказывать Антонине знаки внимания, но уже вовсе без подтекста. Та взяла его под опеку, и при надлежащем руководстве фельдшер оказался весьма неплох и очень полезен. Путного врача бы из него не вышло, но со своими обязанностями он начал справляться отлично.

С лёгкой руки Антонины даже давняя неприязнь Мельника с Ухонцевым вскрылась, объяснилась и незаметно угасла. Оба оказались приглашены на свадьбу, да ещё посадили их рядом, и оба оказались достаточно благовоспитанны, чтобы это не переросло в стычку, а, напротив, положило начало потеплению.

История их неприязни оказалась, как и подозревал Березин, весьма дурацкой и не стоящей выеденного яйца. Кажется, оба участника тоже это признавали, но сдаться мешала одинаковая гордость, да и поводов для общения у них имелось не так много. Неприязнь перешла к Василию по наследству, от отца, и причина её была банальна: женщина. Когда-то добрые приятели, Иннокентий Ухонцев и Виктор Мельник вдрызг разругались из-за какой-то ветреной девицы, которая досталась в итоге кому-то третьему, и хотя оба потом неплохо устроили свою жизнь, раздор никуда не делся.

– Госпожа Бересклет, вы ли это? – окликнул хрипловатый голос: объяснение, к запоздалому стыду Антонины, происходило прямо посреди улицы и собрало пяток заинтересованных пар ушей. К которым присоединилось одно лицо, заинтересованное отнюдь не сплетнями.

– Григорий Кузьмич, если не ошибаюсь? – с трудом, но припомнила Антонина подошедшего худощавого мужчину с рыжими седеющими усами. – Вы этнограф, верно, мы на пароходе вместе прибыли! А вы Алёша, да?

Помощника узнать оказалось сложнее. В экспедиции он заметно возмужал, пообтесался и уже совсем не напоминал безалаберного щенка. Обветренное лицо, более уверенная улыбка, прямой взгляд – молодой мужчина, а не студент.

– Верно, только Георгий, – охотно рассмеялся усач.

– Прошу прощения! – улыбнулась Антонина. – Да и я тоже уже не Бересклет.

– Ох, да? А… – растерялся он, заметил, что исправник стоял как-то уж очень близко к молодой женщине и глядел этак по-особенному, с лёгким подозрением, и быстро сложил эти два обстоятельства. – Ох, поздравляю! Сидор Кузьмич, вас тоже разве что по стати узнаешь, эк на вас женитьба молодяще подействовала!

Развеселились