Лёгкое Топливо - Anita Oni

Сцена 47. Анализируй то. Анализируй это

— Возьми лист бумаги, — говорит она, — а ещё карандаш или ручку. Лучше ручку.

Он и сам знает, что лучше. Карандаш — для неуверенных, не способных с первого раза донести мысль так, чтобы не пришлось ничего вымарывать. А во внутреннем кармане у него всегда припасён верный Montblanc.

Следовать её указаниям забавно, особенно потому, что это вызывает у девчонки иллюзию значимости. Она даже не знает, в чьих руках сосредоточен контроль — сейчас и всегда.

— Пиши, — говорит она, когда Алан кладёт пустой лист на стол и садится рядом. — Я никогда не смогу…

— А дальше? — требует он, выводя строчку. Пусть диктует живее. Алан не школьник.

— А дальше ты пишешь сам. Семь пунктов. Семь вещей, которые ты никогда не сможешь сделать.

— Это шутка такая?

Он смеётся, но ему не смешно. Что она себе вообразила? Что он так и признается, что никогда не сумеет… а что, собственно говоря, не сумеет? Об этом Блэк прежде как-то не задумывался. Он мог всё — по крайней мере, всё, что задумал. А о другом старался не помышлять.

Возможно, возможно…

Первым ему приходит в голову, что он никогда бы не смог ослабить контроль. Сейчас он притворяется, что делает именно это, а, по сути, верховодит из тени.

Он заносит ручку над первой строкой — но меняет решение.

Алан Блэк пока что в своём уме, чтобы признаваться в подобном.

Он может отказаться от теста. Сказать, что не будет писать. Он уверен, что именно так поступают другие — отшучиваются, переводят тему, возмущаются, «внезапно» вспоминают о неотложных делах… Но это — путь слабаков. Покидать поле боя, даже не попытавшись перехитрить оппонента.

Терапевт тоже пичкал его подобными тестами. Ни один из них он не проходил честно. Конечно, ложь — это тоже своего рода самораскрытие, но если ты в этом хорош, то самораскрытие на твоих условиях.

— Мне нужно подумать, — говорит он по-деловому. — Завари пока чай, если хочешь. Чтобы не ждать, не скучать.

Нала прячет усмешку в ладошку, но поднимается из-за стола.

— Конечно-конечно.

Подумать. Самое лучшее будет сейчас спрогнозировать, что ответил бы адекватный, среднестатистический человек. Такой приглаженный списочек из пяти-шести позиций, разбавленный парочкой личных, не самых вызывающих. Для достоверности. Чтобы никто не смел упрекнуть, что в ответах нет его голоса.

Чего никогда бы не смог обычный тестируемый? Убить человека? Ха! Алан не только смог бы, но и уже убивал. Ничего выдающегося — так, между прочим. И потом… если человек пишет, что не сможет убить, не значит ли это, что он уже задумывается об убийстве, и только закон, собственный страх, желание выглядеть лучше, чем есть, или что-то ещё его ограничивает?

Словом, не самое адекватное заявление.

А что тогда? Стать президентом?

Он видит здесь жажду амбиций и отвергает такой вариант.

Как насчёт полёта в космос? Типичная детская мечта.

Алан вспоминает, как в десять лет одноклассник спрашивал у него, не желает ли тот полететь в космос. Алан скривился и ответил тогда, что не имеет никакого намерения пахать в армии за чужие идеи, подвергать организм перегрузкам, выслуживаться перед начальством, чьи погоны одни других круче, заискивать перед военными и учёными — и всё это ради того, чтобы прогуляться на несколько десятков тысяч километров вверх.

Надо признать, его мнение не изменилось. Но утверждение выглядит безобидно: он решает записать его третьим по счёту.

Вторым будет что-то семейное, взывающее к тёплым отношениям. Не очаг и трое детишек, конечно, — ему попросту не поверят, — но что-нибудь наподобие.

Четвёртое, пятое… он там посмотрит. Что-нибудь с юмором, что-нибудь общее и даже кокетливое, вроде «никогда не смогу выразить словами, какая ты разносторонняя личность».

А вот первое… С чего начинают такие послания?

Алан вздыхает. Сжимает ручку покрепче — так, что корпус впивается в кость. А затем пишет:

Я никогда не смогу вернуться в церковь.

Алан, чёрт возьми, что ты несёшь?!

Он закрывает глаза. На внутренней стороне века — прохладный полумрак, пылинки в прожекторе солнечного луча цвета взбалмошной фуксии, проникшего сквозь витраж, в ушах — гортанные звуки органа и шёпот:

Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae. Amen.

Чаще эта молитва звучала на английском, конечно, но мать и родственницы молились всегда на латыни. Вот их чёрные скорбные спины, шали на поникших плечах будто пуховая скатерть на полукруглом гробу. Пятки, локти и ягодицы упираются в лакированную твердь скамьи. Алан от скуки пинает генуфлекторий и старается дышать реже, чтобы ладан не так сильно бил в нос.

Ему двенадцать, и у него есть занятия поважнее.

— Встаньте, — говорит священник, — помолимся.

Все поднимаются, слышны змеиные шорохи платья. Он тоже порывается встать…

Алан вскакивает из-за стола, отгоняя видение, но за ним настигает другое, в иной временной промежуток — они выходят из церкви вслед за гробом отца: безутешная мать, святоликие тётки и, конечно же, Кэролайн — с таким видом, будто вся церемония — её рук творение.

Он отстаёт, не желая нырнуть под завесу дождя, пусть даже зонт уже наготове. Оборачивается и плюёт на порог.

«И больше, — говорит он себе, — ноги моей здесь не будет».

Он сдержал обещание вопреки материнским истерикам, родственному вмешательству и ненавязчивым беседам священника. Возражал мягко, грубо, ультимативно — а год спустя отбыл наконец в Саутгемптон, и конфликт, хоть и не исчерпал себя, но с расстоянием поутих.

Так какого, спрашивается, дьявола он выносит это сейчас, да ещё во главу списка?

Видимо, такова она, правда.

* * *

Пятнадцать минут спустя Нала меняет лист в его руках на чашку Earl Grey. Пробегает глазами по всем позициям.

Вернуться в церковь… завести собаку… полететь в космос… жить без распорядка дня… выразить словами, какая ты разносторонняя личность (на этом месте она закусила губу, но её выдал лёгкий румянец)… сыграть в шахматы с признанным гроссмейстером… явиться в зал суда в пижаме.

— А последнее-то как сюда затесалось? — смеётся она.

— По аналогии с беседами в курилке. Один адвокат как-то раз поделился, что это его навязчивый сон: он приближается к кафедре, обращается с речью к суду, и тут замечает, что одет в пижамный комплект. Ну уж нет, не приведи такое.

— А это точно его сон, не твой? — уточняет она.

— Точно. Мои сны более рациональны.

— Надеюсь, когда-нибудь ты расскажешь о них. А сейчас — вторая часть теста. Зачеркни в каждой фразе «никогда не»