Лёгкое Топливо - Anita Oni

Нет смысла находиться рядом с человеком, который в упор тебя не слышит. Не слушает. Фильтрует. Все десять лет кряду — но в последнее время особенно. Как будто в её ближайшем окружении таких людей не было предостаточно.

Нет, Элли, конечно, не питала иллюзий собственной значимости и эксклюзивности в глазах Алана Блэка, когда связала свою судьбу с ним. Это было отчасти притяжение, отчасти — расчёт. От большой части — провозглашение права на собственный голос: её выбор взмутил и без того нечистые воды родственных отношений; ей прочили куда более перспективных, но неугодных женихов, в ультимативном порядке, попутав двадцать первый век с девятнадцатым.

Ну и, конечно же, свойственная всякой женщине непоколебимая уверенность в способность изменить другого, оказать на него благотворное влияние. Ведь известно же, что рядом с достойной спутницей даже мужчина может стать человеком.

Правда, к этому изречению забывают добавить, что для успеха необходимо желание самого мужчины меняться. Ну или хотя бы искренняя любовь к своей избраннице.

Чашу этой поправки Элеоноре за десять лет брака пришлось испить досконально: у Алана не было, как водится, ни любви, ни желания. Ну или желание было — только отнюдь не «меняться». Просто, само по себе: уж чего не отнять!

Она хотела, чтобы тот любил её… Увы, этого Алан не обещал, а вот «любил» исправно. Подолгу. Со знанием дела. Временами неистово.

С возрастом она признала, что можно вполне удовольствоваться этим. Придётся.

Последние лето-осень выдались напряжёнными, деловыми — даже такой аспект на время покинул семейную гавань. Но это — мелочь, пусть и досадная. Нечеловеческий график работы — тоже, в принципе, мелочь: оба приходили домой поздно, если вообще приходили, и почти не пересекались. Она оставляла ему послания на зеркале в ванной — кусочком душистого мыла или губной помадой, самые тайные — в облаке пара на запотевшем стекле. Он изредка отвечал, чаще — нет. Она пыталась быть рядом, даже не имея возможности. Он принимал это не как должное — по ощущениям, как обыденное, а порой как раздражающий фактор.

Тогда она оставила попытки наладить коммуникацию. Сказала себе: просто период такой. Просто Brexit, магнитные бури… шутка, конечно, но удобно списывать невзгоды на внешнюю обстановку.

23 сентября ей исполнилось тридцать два года. Не круглая дата, но значимое событие, да ещё и пришедшееся на пятницу — Элли желала использовать этот день в качестве передышки. Возможности провести вечер с мужем, только вдвоём. Конечно, он об этом знал. Конечно, «принял к сведению». Утром оставил в кухне подарок: коробку французского печенья пяти сортов и серьги Cartier с рубинами и бриллиантами. Дорогая, статусная вещь, соответствующая её образу. А вечером Элли сидела одна за праздничным столом. Муж задержался на заседании, потом решил, что ужин с клиентом в данном случае будет перспективнее. «Ты ведь не расстроишься, правда?» — «Конечно, расстроюсь». — «Тогда извиняюсь. Тем лучше: по крайней мере, тебе не всё равно, и ты не пытаешься скрыться за ложью. Ценю в тебе это. Ciao».

Это последнее ciao, которое она так любила, вдруг вывело её из себя. И этот его беспристрастный взгляд, говорящий: «Я по тебе не скучаю, ведь я никогда и не был рядом». Они общались по телефону, и взгляд она видеть никак не могла — но, тем не менее, видела.

Тогда она и отправилась собирать вещи, составляя попутно для Алана подробное голосовое сообщение, в котором изложила свой взгляд на события — и что дальше так продолжаться не может, и что его приоритеты ей очевидны, но не созвучны, и что она для него — статистка в пьесе, если не декорация, а обладать не значит любить. Быть любимой вещью не то же самое, что любимой женщиной. И прочее, прочее… А он это даже слушать не стал!

Причём сам признался — с довольной улыбкой, восстановив суверенитет. Гордый этим штрихом, как подросток первой победой над комендантским часом и неприступной подружкой.

Оставалось только вздохнуть. Не было сил спорить, кричать — кричала она, между прочим, довольно. И совсем по другому поводу, с другим настроением. Как не кричала уже свыше двух месяцев — и вряд ли смогла бы с кем-то другим.

Именно это, в конечном итоге, решило дело.

Она выторговала день на то, чтобы погулять вместе по городу, насладиться карнавалом новой жизни на костях, а к вечеру оба выехали в аэропорт.

— Но ты не думай, что я ничего не понял, Элли, — сказал он жене, прежде чем элегантно провести её по трапу в новенький самолёт. — Не люблю, когда оскорбляют мой ум. Начиная с середины ноября — самое позднее, с декабря, я планирую разгрузить свой график. Чтобы больше времени оставалось на более важные занятия. На более важных… людей.

Пауза в его речи была едва заметна и ощутима лишь для тех, кто хорошо его изучил. Видимо, этот пассаж дался ему нелегко. Но хоть какое-то усилие над собой. Уже прогресс.

— Кстати, — добавил он напоследок, — ты в курсе, что наша фройляйн Шпигель к Рождеству будет зваться фрау Викрамасингхе? А теперь угадай, как часто она будет к нам приходить со следующего года и кому придётся в её отсутствие гладить мне рубашки?

* * *

Самолёт взял разгон, пронёсся по взлётной полосе, как гепард по саванне, оттолкнулся от благословенной земли ацтеков и устремился в осенние кучевые облака, унося с собой добрый десяток умеренно смуглых молодцев, намеренных попытать счастья в Альбионе, разноцветных туристов всех мастей и степеней бестолковости, честных граждан, спешащих воссоединиться с семьёй, странников, авантюристов, дельцов, орущих детей и одного юриста с супругой в бизнес-классе, преодолевшего наконец очередной топливный кризис — не первый, конечно, но и далеко не последний в его насыщенной жизни.

Алан Блэк мысленно пролистнул последнюю главу и с чувством глубокого удовлетворения поставил аккуратную финальную точку — оставив, однако, местечко и для постскриптума.

Ведь так или иначе у него по-прежнему сохранялось невостребованное действие, которое обворожительная студентка на стыке двух культур ему задолжала.