Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

Какое-то время после ухода Хартмана Шольц молча пялился на Гесслица, продолжавшего делать вид, что исправно выполняет его задание, хоть и не понимает смысла; затем он резко поднялся и плавным жестом увлек своих сотрудников в комнату за стойкой администратора, оставив Гесслица одного.

— Нет, — покачал головой Вернер, — он не обратил на Гесслица никакого внимания. Я не отрывал от него глаз. Он посмотрел на меня, на Ханну, на всех, ну, так. безразлично. Он никого не узнал. Я бы заметил.

Поникший Шольц обреченно махнул рукой:

— Ладно. Я отведу Гесслица в отель. А вы, Курт и Хевель, езжайте за ним. Смените Рашке и Хольта: они у него на хвосте, скорее всего по месту работы. Возьмёте его и отвезёте на Винштрассе. Ключи от квартиры у Хевеля. Будет сопротивляться, двиньте его по башке и свяжите покрепче. Только аккуратно, без пыли. Всё.

Таково было распоряжение Мюллера, который и так довольно скептически отнесся к инициативе Шольца: если знакомство Гесслица и Хартмана не подтвердится, последнего без промедления вывезти в Берлин.

Берлин, Лихтерфельде, 21 сентября

В годину бедствий любовная страсть вспыхивает молниеносно, точно в поезде, летящем к обрыву. Истосковавшийся по женскому теплу, Блюм воспринял появление рядом с ним Мод как манну небесную и практически сразу потерял голову. Двух встреч оказалось довольно, чтобы отношения обрели вид устойчивой близости. Но Блюму вдруг, необычно и неожиданно, к его собственному удивлению, этого сделалось мало. Он захотел видеть и слышать ее чаще и чаще, постоянно. Оказалось, что, помимо внешнего очарования, девушка располагала двумя пленительными качествами: она была остроумна, и следовательно умна, и обладала умением тонко оттенять его превосходство без ущерба для собственной привлекательности. Несмотря на свой совсем не юный возраст и приличный авторитет в науке, Блюм сохранил удивительную житейскую инфантильность, и для Мод, приученной контролировать каждое свое и чужое движение, не составило труда сгладить некоторые бытовые шероховатости, заняв пустующее место любовницы и одновременно заботливой матери, в которой Блюм, очевидно, нуждался. Как-то незаметно жизнь его обрела равновесие и упорядоченность, а вместе с тем усилилась и зависимость от опытной, симпатичной подруги: ему это все более нравилось. Между тем Мод хоть и бывала у него довольно часто, но от предложения перебраться к нему мягко отказывалась, опасаясь, что тогда он перестанет собирать у себя своих коллег для полуночных споров вокруг проблем ядерной физики и работать с документами на дому.

Разумеется, гестапо проявило интерес к новой пассии Блюма. Запросили карточку учета в ячейке Кройцберг Службы народной благотворительности партийного округа гау Большой Берлин, где под именем Эрны Байбах была зарегистрирована Мод; она там, собственно, и подрабатывала в свободное время, распределяя вещи среди нуждающихся. В Бюро перемещенных лиц подняли запись о регистрации фрау Байбах в качестве беженки, в первых числах июня прибывшей в Берлин после разрушительной бомбардировки Лейпцига в мае. Пытались отыскать ее родственников, но, как выяснилось, они погибли в бомбоубежище во время налета. Пробили адрес проживания в Берлине — Майергассе, 7: там под именем Эрны Байбах Мод снимала комнату и время от времени ночевала. Поскольку Архив государственного учета в Лейпциге сильно пострадал и часть документов сгорела, удовлетворились выпиской из домового управления по месту фактического проживания фрау Байбах. В итоге все доступные документы были собраны, проштампованы и подшиты, и Блюму негласно дозволялось, при формальном контроле со стороны гестапо, встречаться с Эрной Байбах столько, сколько ему заблагорассудится. «Чудо-оружие? Чего там изобретать? Просто загляните в штаны этому парню! Думали, угомонился — и вот опять. Второй год бегаем за его бабами, как сутенеры, честное слово, — ворчал начальник службы безопасности группы Арденне, убирая в сейф досье Эрны Байбах. — Хорошо бы приглядеться к этой девице. В Целендор-фе два месяца назад застрелили нашего сотрудника, а он, между прочим, следил и за домом Блюма. Ну, да ладно, пока ограничимся тем, чего накопали».

В четверг, как было заведено, на ужин к Арденне в Лихтерфельде пригласили трех-четырех сотрудников лаборатории, из числа «любимчиков», включая Блюма. Обычно все были с супругами. Блюм, который всегда приходил один, на сей раз решил взять с собой Мод.

Когда ее представляли Арденне, тот, с интересом разглядывая лицо девушки, спросил:

— Вы немка?

— Да. У вас возникли сомнения?

С не меньшим любопытством Мод присматривалась к фон Арденне: молодой, высокий, с какой-то матёрой изысканностью в каждой мелочи, его вальяжные манеры очаровывали не меньше, чем неподдельное гостеприимство. Арденне усмехнулся:

— Боюсь, наши идиоты из «Лебенсборн» отказали бы вам в нордическом происхождении. У вас славянские черты, фройляйн. Прекрасные черты Настасьи Филипповны. Кто-то из ваших предков согрешил с чешкой. Или с поляком.

— Разве что в своем воображении, — мягко парировала Мод. — Настасья Филипповна дышит книжной пылью старого Петербурга. Можно вообразить все что угодно.

— О, вы знаете Достоевского! Похвально. В высшей степени! Фройляйн Эрна знает Достоевского. Великолепно!

Слышавшая их разговор супруга фон Арденне приблизилась к ним и, положив руку на широкое плечо мужа, улыбнулась Мод и вкрадчиво заметила:

— Дорогой, если бы ты всерьез занялся евгеникой, то, возможно, удивился бы идеально арийским черепом Эйзенхауэра. Это я к тому, что в учении о чистоте расы спрятана горькая ирония, о которой мы и не догадывались.

— Верно. Служить надобно не черепу, а идее. Вы согласны со мной, фройляйн?

— В подобных суждениях, господин Арденне, я полагаюсь на мнение моего мужчины, — ответила Мод, посмотрев на Блюма, который сразу расцвел.

— По правде говоря, я плохо разбираюсь в измерении черепов, — подхватил Блюм. — Мне ближе измерение изотопов.

— Отличный ответ, Оскар, — воскликнул фон Арденне. — Надо бы записать.

Удар в старый китайский гонг, произведенный Арденне, призвал гостей усаживаться за стол. Слуги внесли суповые тарелки и медные кастрюли с бобовым айнтопфом — густым супом, заменяющим собой первое и второе блюдо, — а также несколько бутылок мозельского.

— Что ж, друзья мои, — торжественно произнес Арденне, — будем сохранять добрую немецкую традицию: «Все мы едим только то, что скромно сварено в одном горшке, и все мы едим из одного и того же горшка». Наполним бокалы и поблагодарим Господа Бога за счастливую возможность смотреть на мир через призму науки, которая спасает наш разум от разрушительного безумия, охватившего человечество. Аминь.

Только Беттина, жена Арденне, видела, что муж подавлен. Нет, внешне он был безупречен: шутил, подхватывал любой разговор, раздавал