Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

он понял, вернее, почувствовал, что ошибся. По каким-то мимолетным, невнятным признакам ему стало ясно, что улица эта непроезжая и надо уйти в сторону, чтобы не упереться в тупик. Первый же переулок вывел его на более-менее понятную улицу, которая теоретически могла тянуться к промзоне. Хартман перешел на максимальную скорость.

В какой-то момент у него появилась уверенность в правильности взятого направления, как вдруг улица сделал колено, и «Ситроен» Хартмана с визгом замер перед перегородившими проезд «ежами», обозначившими рубеж дорожных работ.

Он успел переключить скорость и дернуться назад, когда «Мерседес» преследователей резко затормозил перед задним бампером его автомобиля. Хартман схватился за пистолет. В ту же секунду из узкого проезда, увешанного сушившимся на протянутых между домами бельем, с диким ревом вылетел малиновый «Ситроен» и, не сбрасывая скорости, врезался в бок «Мерседеса», отшвырнув его к кирпичной ограде. Из «Ситроена» выскочил коренастый парень — лицо его испачкала кровь, сочившаяся из рваной раны возле виска, — и, пошатываясь, кинулся к «Мерседесу», на ходу вытаскивая из подмышечной кобуры пистолет. Двумя выстрелами в упор он уложил пытавшихся выбраться из машины гестаповцев. Уже хотел добить третьего, который с разбитой головой полулежал на руле, но в это мгновение взгляд его уткнулся в дуло «вальтера», направленного прямо на него. Тяжело дыша, парень выпрямился. Внезапно губы его тронула улыбка, он сунул пистолет обратно в кобуру и приподнял руки.

— Что это вы такой неприветливый? — задыхаясь, спросил он Хартмана, который застыл возле своей машины, держа в руке «вальтер».

Хартман молчал. Парень пригладил растрепавшиеся волосы и с доброжелательной иронией в голосе произнес:

— А я вот, между прочим, где-то потерял портмоне. Вы случайно не находили?

Медленно опустив руку с пистолетом, Хартман сел на скамью возле ограды, сдвинул дулом шляпу на затылок и, все еще с недоверием глядя на незнакомца, ответил:

— Пожилая женщина отнесла его в бюро находок.

Парень вытащил из кармана платок и прижал его к ране на голове.

— В таком случае, — сказал он, — давайте выбираться отсюда на вашей машине. От моей, как видите, мало что осталось.

Берлин, Кройцберг, 20—21 сентября

Вечер, вечер. Черный, страшный, пустой. Что ни шорох, незримая угроза. В звенящей тишине слышны смутные голоса. Ближе, ближе. Различимы уже резкие, как удары хлыста, ошметки невнятных лающих команд. Где это? Показалось? Но кто-то отчетливо произнес: «Nevermore», как будто в проржавевшем замке с трудом провернули засов. Ох, эти глупые литературные фантазии, бессмысленные аллюзии. Ничего нет! Ничего. В зыбком трепете лунного света темно-синие, тревожно фосфоресцирующие по краям облака несутся по ночному небу, то открывая, то закрывая собой мерцающие звезды. Забыть. Отмахнуться. Забыть. Забыть. Как прекрасно забвение, когда ничего из того, что было, не знаешь, словно ничего никогда и не было. Что там за дверью? Опять?.. Кто-то возится с замком. Нет, нет, нет, показалось. Но кто-то смотрит из окна соседнего дома. Следит, наблюдает. Там блеснули окуляры бинокля. Нет никаких сомнений! Если приглядеться, можно различить темный контур человека. Чем отвлечься? Занять себя, чтобы не думать, не слышать? Вторые сутки в доме нет света. И свечи все догорели. Надо вспомнить, надо что-то такое вспомнить, что-то хорошее, доброе... Но в ушах крики, ужасные крики, которые надо забыть. Если выйти в подъезд, на улицу, будет ли правильным такой поступок? Что, если там только и ждут, когда откроется дверь?..

Крики, крики — их нет! Они были, но теперь их нет. Фантом, иллюзия. Вот же, если открыть уши, то нет никаких звуков. Никто никого не мучает. Никто не кричит. Но что это? Он вопит прямо в лицо! Его желтые зубы, рыжие, тараканьи усы, в вытаращенных глазах плещется безумие! Остановитесь!! А если опять? Опять?.. Не разобрать ни слова. Чего он хочет?.. Нет, от этого не избавиться. Никак, никак. Надо закрыть окна. Опустить шторы. Съежиться в углу дивана — там тише, покойнее, там как в норе, тревога не так жадно ест мозг. Боже, боже! Всё это бред, несуществующие фобии. Надо увидеть, что их попросту не существует!.. Но как страшно. Нет, не страшно. Не страшно. Как страшно.

Кот, кот, кот, где ты, мурлыка? Иди сюда. Спаси меня, мягкий комочек покоя.

Где же Вилли?

Когда, поглаживая ее волосы, Гесслиц сказал, что должен уехать, Нора приняла это известие покорно. Так бывало, Вилли отсутствовал и день, и два. Но чтобы так невыносимо долго.

Она не ела третьи сутки. Не выходила из дома. Дни напролет сидела на диване, забившись в угол, и гладила кота, которого откуда-то притащил Гесслиц. Она ждала. Вилли уехал. Да, уехал. Но почему он до сих пор не вернулся? Тысячи страхов острыми иглами осаждали ее сознание. Она устала. Боже, как же она устала. Ожидание превратилось для нее в почти физическое действие. Всеми силами своего измученного сердца она ждала Вилли, проживая каждый час как безнадежное движение в бесконечность.

Сон ее был забытьем, мертвым и кратким. Пробуждение вспыхивало как бьющий в глаза свет настольной лампы в кабинете следователя. Если бы было возможно, она не просыпалась бы до той минуты, когда в доме появится Вилли.

В предрассветных сумерках Нора отчетливо услышала резкий вой сирены воздушной тревоги. Она вздрогнула и проснулась. Одновременно ей показалось, что в дверь позвонили. Нора вскочила на ноги. Должно быть, это Вилли! Нора быстро натянула старую кофту и бросилась к выходу. На самом деле не было никакой воздушной тревоги, как не было и звонка в дверь: все это ей только почудилось, осталось иллюзией воспаленного сознания. Однако к тому моменту разум женщины до того спутался, что грань между явью и бредом совершенно растворилась.

Дрожащими руками Нора отперла замок, распахнула дверь — за порогом никого не было. Пустая лестничная клетка, укутанная темнотой. Разочарованная, она хотела уже закрыть дверь, как под ногами у нее проскочил кот и, выставив хвост трубой, устремился по лестнице вниз. Нора вскрикнула:

— Господи! Кот! Кот! Куда ты?

Всплеснув руками, она быстро переобулась и, не прикрыв за собой дверь, побежала вслед за котом.

На улице было еще темно, хотя небо уже просветлело. Моросил мелкий, еле заметный и оттого особенно выматывающий душу дождь, он тихо шелестел в мокрой траве.

Среди черных деревьев угадывалась дорожка с сидящим на ней котом, о чем можно было догадаться по сверкающим в темноте круглым глазам. Нора принялась осторожно, чтобы не спугнуть, приближаться к нему, ласково уговаривая его пойти к ней на руки. Однако, повертев головой,