Искатель, 1996 №3 - Игорь Данилович Козлов

— И все-таки вы искали дневник?

— Да… — Зернова жалко улыбнулась. — Мы все знали о его существовании. Иногда Маша оставляла его здесь. Как-то мне удалось полистать… Это удивительный по своей откровенности документ. И, конечно, я была уверена, что наш «случай» Малютина тоже описала…

— И теперь дневник пропал. Кто был заинтересован в его исчезновении?

— Ну, наверно, все его герои… — после легкого раздумья ответила Зернова. — Маша в шутку говорила, что когда-нибудь его опубликует. А во всякой шутке… сами понимаете…

— Как вы думаете, кто в этом «произведении» был главным действующим лицом?

— По-моему, все-таки Тайгачев. Малютина его любила безумно. Она ведь сирота, воспитывалась в детском доме. Алексей Казимирович был для нее и отец, и муж, и духовный наставник…

— При всем при том, что он ее постоянно предавал?

— Знаете, у Тайгачева своеобразная философия. Он считает, что может любить многих женщин. — Вероника Павловна поправила выбившийся из прически локон, томно вздохнула и добавила: — Это у него очень убедительно получалось…

10

И снова Бутырская тюрьма. Следователь Иван Петрович Панков и Саша Махорин очередной раз допрашивают Тайгачева. Вид у Алексея Казимировича жалкий, подавленный…

— Господи!.. — затравленно кричит он. — Дневник? Что дневник?.. Ну, пытался я его найти. Да, в нем было много интимного. Мне не хотелось, чтобы его обнародовали… Но из-за этого не убивают! Потом, я повторяю, между нами не было никакой серьезной размолвки. Последняя наша ночь — это чудесная ночь любви! Маша была нежной, страстной… Ничто не предвещало трагического исхода!

— А она вам не говорила: вот, дескать, дневник пропал? — спросил Махорин.

— Нет… Она шептала совсем о другом.

— Однако утром вы сразу вспомнили про дневник.

— Да поймите вы! Я проснулся в луже крови! С пистолетом в руках! Рядом лежала мертвая женщина. Еще теплая… Конечно, я растерялся…

— Нет, — недоверчиво покачал головой Панков. — По-моему, вы действовали очень разумно. Вы сразу решили избавиться от важной косвенной улики.

Тайгачев тихо выругался, обреченно покачал головой.

— Вы приписываете мне какую-то дьявольскую расчетливость. Но тогда объясните, в чем вообще смысл этого поступка… Вот я убил Малютину. Из своего пистолета. И что? На что я, по-вашему, надеялся? Как собирался скрыть содеянное?

— Сейчас объясню, — спокойно ответил следователь. — Никакой логики вначале не было. Вы с Малютиной поссорились. Она сообщила вам, что не станет делать аборт. Может быть, намекнула про издание дневника. Вы действовали в состоянии аффекта… И только потом начали соображать. Логично?

— Логично, — устало согласился Тайгачев. — Но неверно.

— Докажите… — усмехнулся Панков. — Помогите следствию и себе. Подскажите хоть одну более-менее правдоподобную версию. Укажите на какую-нибудь настораживающую деталь. Ведь нет же ничего!

— Иван Петрович! — встрепенулся Махорин. — Вот вы тут интересную мысль высказали!

— Какую такую мысль, — отмахнулся Панков.

— Может, Малютина действительно кому-нибудь передала свой дневник. Если она шантажировала Алексея Казимировича, то это создавало ей некую гарантию безопасности.

— Никто меня не шантажировал! — воскликнул Тайгачев. — Бред какой-то…

— Ну хорошо. Пусть не шантажировала. Дневника нет. Значит, либо кто-то его похитил, либо Малютина сама кому-нибудь его отдала. Кому?..

— Кому? — Тайгачев сразу преобразился. — Кому? Другие издательства были для нее конкурентами. Там ее ненавидели… Близких подруг у Маши не было. Хотя, постойте… Существовала какая-то наперсница школьных лет. Тоже поэтесса… Они с Машей в одной литературной студии занимались. Не то суфражистка, не то лесбиянка… Дура патологическая… Но Маша ее мнение ценила… Как же ее звали? Галя? Валя? Не помню… — Алексей Казимирович с надеждой посмотрел на Махорина. — Саша, голубчик, найди ее! Через детский дом попробуй. Может, это действительно ее козни. У них с Машкой что-то в детстве было… Лесбиянки мужиков ненавидят… Это месть! Она отомстила и мне, и ей…

11

Заведующая детским домом, долговязая, тощая старуха, выглядела строго и величественно: серебряные волосы, собранные в аккуратный пучок, высокий породистый лоб; васильковые, правда, изрядно полинявшие глаза прятались за стеклами дорогих очков; одета старомодно, но опрятно, даже изысканно. И вообще Клавдия Евсеевна — так ее звали — чем-то напоминала гимназическую классную даму, а не попечительницу приюта.

— Машу Малютину? Конечно, помню… — проскрипела заведующая. — Чудесная девочка! Одаренная… Видимо, и наследственность у нее была хорошая. Правда, витал над ней некий злой рок. И гибель эта трагическая… в чем-то закономерна. Ладно, дело прошлое… Я вам расскажу… Ее родила четырнадцатилетняя «Джульетта». Ребенок был слабенький, но очень милый. У мамашки глазенки загорелись: какая симпатичная куколка! А потом явилась молодая бабушка новорожденной, расфуфыренная, вся в бриллиантах, и заявила: «От ребенка отказываемся, он нам ни к чему! Конечно, недоглядела, упустила дочь… Но дело поправимое. Я специально ее в Москву рожать привозила, чтобы никто из нашего окружения не знал…» Так вот и бросили Машку на произвол судьбы. Хорошо еще, в наш детский дом попала — у нас все-таки традиции, со старых времен сохранились…

— Неужели так просто можно отказаться от практически здорового ребенка? — удивился Сашка.

— Что вы, голубчик! Вы же сами юрист! Или вы этого не проходили? — воскликнула Клавдия Евсеевна. — Тут такие «декамероны» бывают… Железные нервы нужны. Вот намедни одна парочка отказалась от новорожденного. И знаете, почему? Им, оказывается, обломилась длительная заграничная командировка, а ребенок будет мешать. И эта «интеллектуалка», не моргнув глазом, заявляет: «Вернемся — родим себе другого!» А мужа успокоила: «Считай, я аборт сделала».

— Да вы что, ей-богу! Нужно было к ним на работу сообщить! — совсем обалдел Махорин.

— Нет, голубчик! Вы бы меня потом и привлекли… Закон охраняет тайну таких «родителей». Вот ведь нелепость! «Мать», отказавшаяся от младенца, даже пособие и частично оплачиваемый отпуск «по уходу» за брошенным ребенком умудряется получить… Эх, да что там говорить! Задавайте свои вопросы…

Махорин был настолько ошеломлен таким началом разговора, что никак не мог собраться с мыслями. Наконец он «отдышался» и спросил:

— Значит Малютина до окончания школы все время жила здесь, в вашем доме?

— Да… Сначала она была хилым, болезненным ребенком. Мы ей и фамилию такую придумали, от слова «малютка». Потом как-то переросла все хворобы, вытянулась… Училась очень хорошо! К книге сразу потянулась. Затем начала сочинять стихи. Я сама словесница, во всем ей помогала. Помню, как мы радовались, когда первую ее подборку опубликовали в «Юности».

— С кем она дружила?

— Отношения ровные были со всеми. Особо никого не выделяла… Вообще Маша была замкнутая, немного нервная.

— А вот она ходила в литературную студию…

— Да. Во Дворце молодежи была такая. Она в ней несколько лет