Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 - Дэн Браун

не смогу, моя карьера на этом закончится. Не значит, конечно, что меня попрут из полиции, но могу распрощаться со своими амбициями. И это меня совсем не устраивает.

– Угу!

– Я из сил выбилась, чтобы быть там, где я есть сейчас. Пожертвовала личной жизнью, свободным временем, здоровьем, замужеством и отношениями с Манон – ты сам видел, какие они у нас… – Я бы не забыл добавить также чистоту и порядок в квартире, Рамзеса[446] в холодильнике и секс тайком раз в неделю в семейном номере отеля «Ибис». – В общем, если в этот раз не доведу дело до конца, то все, что уже сделано раньше, никому на фиг будет не нужно. Вот почему я пришла предложить тебе то, что собираюсь предложить.

Оливо помалкивает. А что говорить, если Соня пока еще только протирает попу проспиртованной ваткой, собираясь всадить укол. Сейчас спросит, где прячутся саламандры, затребует привести к ним ее с полицией, а они взамен закроют глаза на все, что он натворил. Нечто вроде амнистии, охранной грамоты, и, возможно, на чаше весов снова окажется место работы научным сотрудником в городской библиоте…

– Твоя мать жива, – произносит Соня Спирлари.

Оливо резко подается всем корпусом вперед, как будто стоит на краю пропасти или на огромном камне и от порыва ветра вынужден удержать равновесие.

Соня бросает взгляд на дверь, словно желая удостовериться, что там никого нет и никто их слышит.

– Не представляю, как она выжила в той аварии на озере, – говорит, – но она жива.

Оливо пристально смотрит на Соню. Впервые он замечает в ее серых глазах слабый зеленый отблеск вокруг зрачка, пульсирующий от напряжения.

– Это так, Оливо. Не понимаю, почему тебе не сказали, но мы-то знали это уже давно.

– Знали давно – кто знал?

– Не могу сказать.

Оливо не двигается. Дышит спокойно и упирается ногами в резиновый пол.

– Вы пытаетесь меня разговорить.

Соня мотает головой – это небольшое упражнение для расслабления шейных позвонков, – тем самым словно предупреждает, что она рискует, совершая задуманное. Затем не глядя запускает руку в папку, что лежит у нее на коленях, куда, видимо, заранее положила сверху все необходимое.

Достает снимок; не выпуская из рук, показывает его Оливо. Жестом дает понять, что не намерена отдать ему.

– Сделан три года назад, – говорит она.

На черно-белом снимке Оливо видит красивую женщину лет сорока, с серьезным, уставшим лицом, с длинными волосами. Они небрежно, на скорую руку завязаны в хвост, – видимо, ей не до них, потому что она держит на руках девочку лет шести-семи, которая как раз аккуратно причесана, и у нее на голове ободок, поддерживающий русые волосы. Обе в дешевых дождевиках. На ребенке спортивные штанишки, заправленные в желтые резиновые сапожки. Когда делали этот снимок, они, видимо, куда-то шли и не подозревали, что попали в кадр.

– Узнаешь ее? – спрашивает Соня Спирлари.

Оливо долго разглядывает фотографию, потом кивает и, опустив голову, смотрит на свои руки. Они длинные и тонкие, и он знает, что, когда надо, они могут быть ловкими и, пожалуй, даже жестокими. Он унаследовал их от матери, как и крепкие сухожилия, и широкие плечи на худом теле. Отец был совсем другим типом дерева: внушительный ствол, глубокие корни, вечнозеленый. Горное дерево, привыкшее к сильным порывам ветра, снегопадам – такие обычно растут на склонах гор, окутанных тишиной.

– Кто эта девочка? – спрашивает Оливо.

– Не сейчас, – говорит Соня.

– Почему?

– Пока что тебе достаточно знать, что твоя мать жива. И что я знаю, где она находится.

«Вот оно – соглашение, контракт», – понимает Оливо. Только условия в нем другие – не те, какие он представлял. Он приводит их к саламандрам, а она раскрывает ему детали: где находится его мать, почему скрывалась все эти годы, кто те люди, что защищают или охраняют ее.

Оливо смотрит на дверь, где, подпирая косяк и скрестив на груди руки, стоит Аза. Она отрицательно мотает головой.

Оливо понимает, что значит это отрицание. Это все равно что напялить на папу римского белый пуховик. Разве трудно в наше время взять фотографию любой молодой женщины, состарить ее и усадить ей на руки какую-нибудь девочку? Сегодня с изображениями можно делать все, что угодно. Не соглашайся, Оливо, не поддавайся на обман, не соглашайся на контра…

– Я скажу вам, где они, – произносит Оливо, – но при одном условии.

– Слушаю.

– Я пойду к ним один и уговорю их сдаться.

– Нет.

– Если ворветесь, они попытаются сбежать или уничтожить деньги.

Соня открывает рот, чтобы тут же возразить, но воздерживается. Задумывается.

– Если хотите возглавить управление, то должны схватить их и вернуть выкуп, – говорит Оливо. – А если я хочу знать, где находится моя мать, то должен сделать так, чтобы они сдались вместе с деньгами. У нас взаимные обязательства друг перед другом.

Серые глаза Сони Спирлари уставились в черные глаза Оливо.

– Я никогда не спрашивала, почему тебя зовут Оливо, – говорит.

– Отец хотел назвать меня, как дедушку, Ольмо[447]. Но когда я родился, мама сказала, что я не похож на это дерево.

– И выбрала Оливо?

– Да. Я совсем не походил на те деревья, что растут в горах. Был не от мира сего – как оливковое дерево, уродившееся на высоте две тысячи метров.

– И твой отец не смог ей возразить?

– Отец боялся ее.

– Почему?

Оливо чешет голову под шерстяной шапочкой.

– У вас найдется чупа-чупс? – спрашивает.

Соня поспешно роется в кармане и достает конфету. Оливо разворачивает ее двумя пальцами и кладет за щеку.

– Пока что вам достаточно знать, что мне известно, где находятся саламандры.

– Ну ты настоящий говнюк. – Соня смотрит на него с горькой улыбкой на губах.

– Ах да! – произносит Оливо. – Еще кое-что!

– Что?

– Мунджу пойдет со мной.

38

Вилла находится на окраине города, укрытая зеленью предгорья, в двухстах метрах от реки, берега которой давно опустели: здесь нет теперь замков, ресторанов, гребных клубов, парков и фанатов-бегунов, а также владельцев собак, ищущих укромное местечко, где можно спустить собаку с поводка, чтобы она быстро сделала свои дела, и спокойно удалиться, не убирая за ней продукты ее жизнедеятельности, не знаю, понятно ли объясняю.

Пять сорок утра, рассвет примерно через час, но в темноте не слышно ни звука, даже лая собаки. Немногие дома там и тут на склонах гор далеко и, похоже, необитаемы, словно их хозяева договорились оставить в желанном одиночестве этого странного человека – Эрнесто Солинго Булина, графа Оползня.

Зелень, разросшаяся здесь без ухода за последние полвека –