Пассажир без возврата - Алексей Небоходов

Время сжалось в точку, мгновение развернулось в вечность. На один бесконечный миг реальность застыла, оставляя лишь холодное осознание, что её больше нет. Всё исчезло: звуки, очертания, даже мысль о том, что когда—то существовал порядок. В этом мраке, в этой неподвижной пустоте, где не было ни прошлого, ни будущего, осталось только одно – конец.

Миркан медленно поднял руку, и пространство вокруг них ещё больше сжалось, сократилось, будто исчезло само понятие дистанции. Кабинет больше не был кабинетом, кресло не было креслом, границы стен стали зыбкими, словно их нарисовали на воде, и кто—то провёл рукой по поверхности.

Он коснулся его лба, и пространство вокруг дрогнуло, будто мир на мгновение отказался признавать это движение, стараясь сохранить привычные законы реальности. Но попытка удержать порядок была тщетной.

Симеон видел. Он видел, как всё, что составляло его существование, начало размываться, таять, терять очертания. Мир больше не подчинялся его логике, не поддавался объяснению, не оставлял зацепок, за которые можно было бы ухватиться.

Он чувствовал, как кабинет, этот привычный ему оплот силы, превращался в разрозненные, бессмысленные образы, как стены расплывались в сгустки теней, а мебель – в тёмные пятна, исчезающие на краю зрения.

Он видел себя, но его отражение становилось чужим, теряя знакомые черты, выцветая в безликую оболочку, в призрачное эхо того, кем он когда—то был.

Он знал, что его больше нет, и понимание этого было последним, что осталось у него перед тем, как исчезнуть окончательно.

Он видел свой кабинет, но осознавал, что он уже не был кабинетом. Это была лишь оболочка, контур, пустая форма, ещё удерживающая очертания привычного, но внутри ничего не осталось.

Он видел себя, но не узнавал. Он уже не был собой. Образ человека, которого он знал, того, кто владел этим миром, принимал решения, вершил судьбы, рассыпался, растворялся в пустоте, исчезая, как воспоминание, которое никогда не было реальным.

Он увидел пустоту, но она не была чем—то вне его. Она не окружала его, не была бескрайней бездной, разверзшейся перед ним. Она была частью его, впиталась в самую суть его существования, вытесняя всё остальное. Сначала это было ощущение лёгкого холода, неосязаемой прохлады, которая просачивалась внутрь, но затем он понял – это не холод, а стирание.

Медленно, но неотвратимо пустота наполняла его, проникая в кости, в кровь, в память, словно вычищая каждую частицу того, кем он был. Он не просто исчезал – он становился частью этой бездны, растворяясь, теряя имя, облик, даже саму идею того, что когда—то существовал. Его разум сжимался, сужался, обращаясь в точку, пока, наконец, не рассыпался без следа. В этот момент он понял: он и был пустотой, а пустота была им.

Последние крупицы его сознания рассыпались, растворяясь в бесконечной пустоте, где не существовало ни времени, ни пространства, ни даже воспоминаний. Симеон исчез не просто физически – он исчез из самой ткани бытия, оставив после себя лишь бесформенную тень, которая тоже вскоре угасла. Не было ни следа, ни намёка на его существование, словно его никогда и не было. Он ушёл в небытие, в невыразимое ничто, став частью безмолвия, в котором не осталось даже намёка на личность, на прошлое, на саму суть жизни. Симеона больше не существовало ни в одном уголке реальности.

Особняк умирал медленно, но не так, как умирают здания от времени или пожаров. Он рассыпался изнутри, теряя связь с реальностью, в которой ещё секунду назад существовал. Это не было разрушением – это было стиранием, удалением, исчезновением всего, что имело к нему отношение.

Мониторы, ещё миг назад мерцающие холодным светом, гасли один за другим, будто лишённые смысла. Файлы стирались, исчезая в цифровой пустоте, не оставляя даже следов данных, как если бы вся история этого места была аннулирована, вытеснена из памяти машин, из памяти людей, из самой ткани прошлого. Жёсткие диски переставали вращаться, экраны превращались в бесполезные чёрные зеркала, в которых уже нечему было отражаться.

Картины на стенах покрывались глубокими, рваными трещинами, но они не просто растрескивались – их изображения размывались, словно кто—то стёр их границы, вытянув краски и оставив лишь бесформенные тени. Лица на портретах исчезали первыми, глазницы проваливались в тьму, затем пропадали очертания рук, силуэты одежд, а после и сами холсты превращались в пустые полотна, с которых вытравили прошлое.

Ткани кресел, прежде роскошные, гладкие, дорогие, начали тлеть без дыма, без жара, как если бы само время забирало их, сводило к серому праху, обращая всё в тусклую, блеклую пыль, которой не суждено было осесть – её уносил невидимый поток, не оставляя ни единого клочка, ни одной сохранившейся нити.

Особняк рушился не в огне, не в хаосе обломков и искр – он размывался, терял границы, превращался в ничто. Всё, что внутри, было предано забвению, удалено, вытеснено из действительности, как и его последний владелец.

Миркан вышел в ночь.

Он не спешил, не оборачивался, не наблюдал за тем, как исчезает место, в котором только что произошла казнь. Он знал, что ничего не останется – что все, кто когда—либо находился здесь, перестанут существовать не только в этом мире, но и в его истории.

Темнота вокруг него была глубокой, но не давящей, поглощающей, но не зловещей. Она просто была.

Город не заметил, что ещё одно имя исчезло из его ночных улиц. Не заметил, что одно из самых влиятельных зданий больше не существует.

Никто не вспомнит. Некому будет помнить.

Глава 21

Лаборатория триста второго отдела напоминала укреплённый бункер, скрытый от посторонних глаз среди жилых кварталов Москвы. Внутри – стерильные помещения, запах озона и перегретой электроники, низкий гул работающих серверов.

В центре одного из залов, окружённого стеклянными перегородками, группа учёных склонилась над массивной консолью, усеянной мониторами и мигающими индикаторами. Инженеры в белых халатах напряжённо следили за схемами, на экранах высвечивались сложные алгоритмы, линии связи, формулы, напоминающие таинственные знаки.

Варвара стояла рядом с Виталием, наблюдая за работой специалистов. Она не могла позволить себе эмоций, но в груди сжималось беспокойство – время уходило, а Дмитрий оставался в Лифтаскаре, отрезанный от реального мира. Лаборатория триста второго отдела, оснащённая по последнему слову техники, уже не раз справлялась с аномальными угрозами, но даже её специалисты столкнулись с проблемой, не имеющей аналогов. Попытка установить связь с другим миром, где действуют иные физические законы, требовала не только научного подхода, но и смелости, граничащей с безумием.

– Передающая матрица работает нестабильно, – один из инженеров,