Эпицентр - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

с шиком, коим не мог пожертвовать даже ради конспирации. Помещение мгновенно наполнилось цитрусовым ароматом туалетной воды «Acqua Di Parma», от которого у Майера почти сразу возникло головокружение.

— Ну, мой дорогой Норберт, — пожал он руку Майеру, — как говорится, бокал шабли покрылся потом в ожидании фанфар. Работа ваша меня полностью устраивает. Контакт окреп. Они втянулись и добровольно теперь не уйдут. В этом я вижу вашу заслугу.

— Спасибо, бригадефюрер, — отвечал Майер с каменным выражением на лице. — Я досконально выполняю ваши указания.

— Это хорошо. — Шелленберг положил на стол портсигар. — Это даже очень хорошо. Не предлагаю вам сигарету, помнится, вы не курите.

— Отчего же? — возразил Майер. — Уже полгода как начал. Так что не откажусь.

— О, конечно. Угощайтесь.

Закурили. Шелленберг стряхнул с губ прилипшие крошки табака. С некоторым недоумением посмотрел на Майера. Молча прошелся взад-вперед по комнате. Затем резко повернулся и спросил, прижав указательный палец к губам:

— Скажите, у вас нет ощущения, что за спиной СИС маячат уши УСС Даллеса?

— Нет, — коротко и убежденно отрезал Майер. — У них состав не менялся.

— А вы спросите. Напрямую. Спросите. Они скажут, что это не так, но посмотрите, как они скажут. Было бы интересно, если бы к разговору подключились американцы. Рано или поздно они начнут слетаться, как акулы на запах крови.

Майер ничего не ответил. Не дождавшись от него какой-либо реакции, Шелленберг продолжил:

— Ваши отчеты очень содержательны. Но появилось много новых нюансов. Думаю, вам следует встретиться с доктором Эбелем и Шпааном. Даже мне они разжевали материал до удобоваримого состояния. А ведь я по образованию юрист и чуть-чуть медик, к физике, как и вы, никакого отношения не имею. — Он присел на подоконник, открыл створку и сбил пепел наружу. — О политических аспектах побеседуем отдельно. Пора более жестко выдвигать требование гарантий с их стороны... Не правда ли?

— Как скажете, бригадефюрер.

— Да... да. Более жестко. А то они перебарщивают с условиями. Конечно, мы в незавидном положении, но урановая бомба скоро будет у нас, а не у них. Вы не упоминали о наших проблемах с транспортом?

— Нет. Но они спрашивали. Они считают, что Фау-2 предназначена как раз для ее доставки. И это их беспокоит.

— Вот и пусть беспокоит. Хотя, конечно, поднять такую махину Фау-2 пока еще не способна. Нужен бомбардировщик. Но пусть думают что хотят. Пусть думают, что мы настолько богаты, что можем закидывать их города ракетами. Хотя это все равно что бомбить противника самолетами вместо бомб.

— Выходит, у нас есть преимущество?

— Есть, — признал Шелленберг. — Преимущество есть. Времени нет. Дело идет к тому, что мы будем сидеть на своем преимуществе в плотном окружении врагов. Останется только взорвать его под собой. Успеть сделать и успеть применить — две большие разницы, как говорят евреи. Вы сказали, они запрашивают информацию по детонатору? Вероятно, у них проблемы. — Шелленберг задумчиво прижал ладонь к щеке, словно измерял ее температуру. — Их консультируют из Лос-Аламоса. В Лос-Аламосе бьются над взрывателем.

— Везде бьются, — предположил Майер.

— Есть сведения, что именно сейчас в Лос-Аламосе тема бесконтактного взрывателя выведена на приоритетный уровень. Кроме того, они не способны наработать урана столько, сколько необходимо для сборки бомбы.

— Что это значит?

Шелленберг задержал на нем испытующий взгляд. Он заметил, с Майером что-то происходит, и теперь пытался понять, в какой мере эта психологическая коллизия может помешать.

— Мы ведем тонкую и опасную игру, Норберт, — сказал он, не отрывая глаз от, казалось бы, равнодушного лица Майера.

— Чего мы хотим достичь этой игрой?

— Равновесия. Знаете, когда идешь над пропастью по тонкому канату, важнее всего удерживать равновесие, чтобы не загреметь вниз.

— А по мне, так мы предаем всё, что только можно предать.

— Не понимаю.

— Бригадефюрер, благодаря вам я своими глазами видел взрыв адской машины. Это оружие. оно не должно было появиться на свет.

— Но оно уже появилось. Ящик Пандоры открыт.

Но Майер как будто не услышал его слов.

— Черт побери, мы потеряли всякое представление о добре и зле. В нас не осталось ничего человеческого. Продаем чудовищное средство убийства, поскольку сами не можем им воспользоваться. А они покупают его, потому что желают воспользоваться им первыми. И нет выхода из этого круга. Рейху конец, и мы предаем рейх. А рейх предает нас, которые шли за него на смерть. Рейх не считается с нашими жертвами. А мы не считаемся с миром, всем миром и готовы стереть его в порошок ради спасения. Кого? От чего?

— Мне не нравится. — Шелленберг запнулся. — Не нравится ваше настроение. Что случилось?

— Ничего. Ничего... Рейх погубил нас. Мы погубим рейх. Я выбываю из этой истории. Отправьте меня в окопы. Там как-то понятнее. Чище.

Мягкой поступью Шелленберг обошел стул, на котором застыл Майер, и встал у него за спиной. Во взгляде его сквозила обреченность.

— Майер, — сказал он, — я никогда не видел вашей улыбки.

Спустя пятнадцать минут Шелленберг ушел. Оставшись один, Майер некоторое время неподвижно сидел на месте. Окурок дотлел до конца и обжег ему пальцы. Тогда он словно проснулся, крепко прижал напряженно подрагивающие пальцы к вискам. Затем шагнул к окну, рванул на себя створки, вскочил на подоконник и, не замешкавшись ни на секунду, кинулся вниз.

Шелленберг не увидел и не услышал падения тела. Он шел к машине и думал, кем заменить Майера и как от него избавиться.

Берлин, Принц-Альбрехтштрассе, 8, РСХА, IV Управление, гестапо, 2 октября

Когда объявили воздушную тревогу, Мюллер спустился в бомбоубежище, предназначенное для рядовых служащих гестапо, и теперь маялся в тесном помещении с низкими потолками. Оказавшиеся возле него сотрудники — референты, официанты, следователи — сидели смирно, молча, стараясь поменьше шевелиться, как если бы рядом с ними притих непредсказуемый опасный зверь. Лишь откуда-то из глубины доносился поучающий голос невидимого знатока:

— Знаете, в чем преимущество человека, живущего в своей комнате в многоквартирном доме в огромном городе? Он незаметен. На улице могут стрелять, драться, устраивать облавы — он глядит в щелку между шторами и знает, что никто его не видит, никто не догадывается, где он. И значит, ему ничего не грозит. В этом проблема.

Мюллер хмыкнул, но ничего не сказал. Сверху послышались глухие, гудящие