Современный зарубежный детектив-7. Компиляция. Книги 1-19 - Ребекка Занетти

Дэвид сидит на мотороллере, с котом в передней корзине, и ковыряется в картонной тарелке с ребрышками, стоящей на колене. Насколько я понимаю, Бэбс оживленно рассказывает историю о том, как однажды встретила в аэропорту Дона Хенли, но, увидев меня, прерывается и подмигивает.

– О, Анна! – говорит Барри и быстро берет со складного столика рядом с грилем бумажный стаканчик с пуншем. – Вот. Возьми. Все знакомы с Анной? – с энтузиазмом спрашивает он.

– Нет, спасибо, – отвечаю я, поднимая руку, чтобы отказаться от пунша. – Я просто хотела спросить, не хочешь забрать свою сумку? – обращаюсь я к Каллуму и вижу, как краснеет его шея вокруг воротника.

Барри и Дэвид смотрят на Каллума, а потом снова на меня, как будто ожидают, что сейчас узнают какую-то скандальную новость.

– Мне показалось, что ты забыл ее у почтовых ящиков, и я решила ее забрать на всякий случай, – говорю я, и всех, похоже, устраивает эта история.

Бэбс продолжает рассказ.

– А, спасибо, – говорит он, извиняется и отходит.

– Пойду принесу ее, – говорю я, Каллум следует за мной к лестнице, и тут мы замечаем, что несколько человек на нас пялятся.

– Я лучше подожду здесь, – смущенно улыбается он.

Достаю его сумку, вручаю ему и спрашиваю:

– Так что ты делал в офисе?

На секунду мне кажется, что он грохнется в обморок. Хотя мне все равно, если бы даже и грохнулся. Мне просто надо вытащить из него нужную информацию, не тратя время попусту.

– В смысле? – говорит он, но лицо его выдает – в нем ни кровинки.

– Я видела, как ты оттуда вышел. А я стучалась туда и отправила тебе сообщение. Конечно, меня не касается, чем ты там занимался.

– О господи. Нет, – быстро прерывает меня он. – Это… Нет. Совсем наоборот. Это совсем не то, о чем ты подумала, – произносит он, немного расслабившись.

– Совсем наоборот?

– Касс и я… Нет. У нее просто был… срыв, вот и все. Из-за ее бывшего. Он ее бросил… Наверное, разрыв был довольно эпичным, как в низкопробном реалити-шоу. Вот почему ей пришлось переехать сюда. После нескольких лет совместной жизни он… – Каллум разводит руками. – И периодически она срывается. Я… Я просто зашел, чтобы забрать посылку, а она… Даже не знаю, кажется, была на грани суицида, так что я… О боже. Прости. – Он прикрывает рот рукой, а его взгляд мечется туда-сюда. – Я…

– Ничего страшного. Извини. Я не знала. Рада, что кто-то ей помог. Просто ты выглядел… взвинченным, когда вышел, вот я и сделала выводы. Прости.

– А. Ну… да. Просто столько всего навалилось. В последнее время все… Столько всего, – бормочет он, и я киваю. – Я просто… очень устал.

У меня возникает горячее желание обнять его и сказать, что все будет хорошо, просто ради сиюминутного удовольствия – почувствовать запах одеколона на его коже и его руки на моей спине. Не знаю почему. Не могу это объяснить. На краткий миг я почти раскрываю объятия и притягиваю его к себе, но останавливаюсь. Конечно, я этого не делаю. Как такое вообще взбрело мне в голову?

– Так, значит, ее сердце разбито, – говорю я, зная, что мы оба очень хорошо ее понимаем, гораздо лучше, чем она может себе представить.

Каллум вздыхает, кивает, и мы смотрим друг на друга. И в этот момент я решаю не спрашивать его о той школьнице. Я сама ее найду.

– Ну ладно, спокойной ночи, – говорю я.

Мне кажется, он смотрит на меня с тоской в глазах, но не уверена. Наверное, отвратительно, что меня вообще тянет к кому-то, но одиночество может сподвигнуть на странные поступки, а потеря вместе с предательством превращают его в нечто гулкое, отчаянное и… неописуемое.

– Спокойной ночи, – отвечает он и уходит обратно к группке, в которой по-прежнему размахивает руками и болтает Бэбс.

Он обхватывает себя за плечи, как будто обнимает, и выглядит таким жалким и невероятно печальным.

На последней ступеньке лестницы, перед тем как войти в квартиру, я оглядываюсь и вижу, как из офиса выходит Касс. Выглядит она ужасно. Лицо красное и опухшее, это заметно даже отсюда. Понурив плечи, она бредет к холодильнику с напитками, достает пиво и садится на складной стул в стороне от остальных, как раненый зверь. Наверное, Каллум сказал правду. Я знаю, как выглядят печаль и страх, и именно это написано у нее на лице.

Войдя в квартиру, я сажусь на пол рядом с беспорядочными кучами холстов и бумажными рисунками. Закрываю глаза и слушаю, как соседи подпевают группе Steely Dan, как смеются дети. Я чувствую запахи готовящейся домашней еды. Не знаю, кричать мне до боли в легких или утешиться всем этим хотя бы на мгновение, ведь жизнь продолжается, даже если кажется, что настал конец света.

Разбираю новую стопку холстов, завернутых в полиэтилен. Как раз перед тем, когда решаю закончить и лечь спать, одна картина привлекает внимание. Сердце начинает биться быстрее, и я беру ее в руки.

Это Касс. Он нарисовал Касс. Она смеется, опираясь локтями на колени. Прядь крашеных розовых волос падает ей на глаза. Касс смотрит в сторону, широко раздвинув губы в улыбке, а глаза сверкают. Так, погодите-ка. Может, здесь только один портрет, а не сто, а может, я просто еще не нашла другие, но это не женщина в депрессии после разрыва, склонная к суициду. Если она переехала сюда из-за расставания с мужчиной, значит, встретила Генри уже позже. Так почему же она так счастлива? Судя по всему, портрет написан всего несколько недель назад. Касс оплакивает потерю. Ей разбили сердце. Но кто?

Генри, это ее ты рисовал сотню раз и не мог остановиться?

16

Касс

Сегодня я не отвечала на звонки по ремонту. Да, я сама говорила: не веди себя необычно. Не давай никому повода вспомнить твое странное поведение в этот день, но я просто не могу. Я не в состоянии починить протекающий кран или заменить дверную ручку в сто десятой. Не могу пойти в офис за деталями или ответить на электронную почту, потому что в кладовке лежит завернутый в простыни Эдди, а кондиционер включен на полную мощность, ведь никто из нас не захотел погуглить, через какое время труп начнет разлагаться и вонять.

Я просто сижу на полу в квартире рядом с кроватью, разум мечется между уверенностью в том, что мы поступили правильно, как герои, убрав этого человека с улиц, и беспрецедентным ужасом и чувством вины – ощущением, что я никогда не