Крыша под руками - Елена Ивановна Кршижановская

Оля рассказать, что случилось, Толя молчал, глядя в одну точку. Оля сняла с него пиджак и уложила на диван. Принесла таз и промыла царапину на ноге. Толя равнодушно, как на чужую, посмотрел на сестру и устало закрыл глаза.

Вошла Нина Васильевна, раздражённо бросила сумку на стол.

— Соседки доложили, в каком виде ты явился! Что, совсем решил стать хулиганом?

— Тише, он заснул, — зашептала Оля. — Простишь его, да?

— У меня полно работы, а я должна терять время, бегать за этим бездельником. Где ты был? — спросила Нина Васильевна.

Толя посмотрел на стену и не ответил.

— Дрался? Опять дружинники меня вызовут? Снова пожар устроил?

Молчание. Нина Васильевна окончательно вышла из себя и дёрнула Толю за руку.

— Встань и отвечай, понял?

— Мама, не надо! Ты ведь никогда не сердишься так, — сказала Оля.

— На что похож! Смотреть противно. С таким поведением в конце концов из школы выгонят, и не знаю, куда попадёшь!

— На папу ты тоже так кричала? Наверное, и не живёт с нами поэтому, — сказал Толя.

Нина Васильевна шагнула назад и с ужасом посмотрела на сына. Потом медленно подняла руку и ударила его по щеке.

Белый свитер

Вечером в парке было сыро и пустынно. Свет фонаря еле доходил до скамейки, где сидел Толя.

Мальчик не подозревал, что его белый свитер бросается в глаза даже издали. Знал бы это, выбрал бы место потемнее. Ребятам не разрешается так поздно гулять одним.

А что будет, заберут в милицию? Спросят, зачем здесь, откуда… Можно представить, как волнуется Оля. Вот не повезло человеку с братом, только волнуется да переживает. Особенно последнее время. Одни неприятности…

До чего охота поесть. Толе стало невероятно тоскливо здесь одному. Тоскливо и холодно, несмотря на шерстяной свитер.

Сидеть бы рядом с Олей в тёплой комнате за накрытым столом, выбрать момент, когда сестра подносит ложку ко рту, и поддать тихонько под локоть. Оля, конечно, раскричится, что не желает сидеть около немыслимого Тольки, а сама останется рядом, да ещё незаметно для мамы подсунет бутерброд со своей тарелки…

Мама! Толя громко вздохнул и съёжился, точно от боли. Как он мог сказать такое самой лучшей на свете маме! Вот уж кто по-настоящему, как говорится, добрый человек… Не зря же её так любят в театре и все приходят к ней советоваться, чуть что случится. Сколько раз бывало: придёт какая-нибудь артистка — волнуется, расстроена, видно. А мама скажет: «Дети, поиграйте минуточку в кухне, я вас позову». И правда, вскоре позовёт обратно в комнату, и гостья уже шутит с мамой, улыбается. А в день рождения мамы подарков столько — ставить некуда. И писем да поздравлений целая стопка… Впервые в жизни мама так рассердилась и ударила его, Толю.

«Такую неправду сказать маме! — терзался он. — Противный я человек, значит. Злой. А кто таких любит? Кому такие нужны? В классе у нас девчонка есть злющая, так все от неё стараются подальше… Какое лицо было у мамы, когда я сказал… Теперь она тоже будет от меня подальше. Оле хорошо, она чуть что — и начнёт обниматься, целоваться. А мне как быть, чтобы мама простила?..»

Толя снова поёжился. Дрожь берёт, даже уши замёрзли. Он поднял воротник свитера. Из-за поворота аллеи показались двое парней и медленно прошли мимо скамейки. Толя проводил их глазами. А может быть, попросить, пускай хоть до трамвая проводят. Со взрослыми идти, — никто не обратит внимания.

— Я повторяю, пацан один болтается, никого с ним нету, — сказал один из парней, оглядываясь на Толю. — Свитер на нём что надо, блеск. А ну, Родик, давай?

— Да брось ты, Жорка! — отмахнулся Родик.

Но Жорка повернул обратно, сел рядом с Толей и пощупал свитер.

— Недурна вещичка, откуда взял?

— Папа из Лондона привёз мне, и Оле такой же, — с гордостью сказал Толя.

— Ух ты! Лондон, Париж и прочее… а не брешешь?

— Ну, вот ещё! До трамвая здесь далеко?

— Э-э, значит, не из этих мест. Где же папочка? Один болтаешься?

Родик сплюнул, издали позвал:

— Пошли, Жорка, хватит тебе.

— Вы к трамваю? Можно с вами? — спросил Толя и встал.

— Идея, топаем вместе. — Жорка ухватил его за руку и поволок по траве в темноту, подальше от фонаря.

У Толи от страха ослабели ноги. Парень грубо дёргал его, больно впиваясь жёсткими пальцами в руку выше локтя.

— Пу-сти, пу-усти, — повторял Толя. Казалось, он забыл все другие слова.

«Что будет, что сделает? Сейчас мне конец! — лихорадочно думал Толя. — Вырваться от него, или конец».

Он изо всей силы дёрнулся, Жорка от неожиданности выпустил руку парнишки, и тот кинулся назад, к скамейке. Но вдруг запнулся о кочку и растянулся на мокрой траве.

И снова Жорка очутился рядом и больно вцепился в Толино плечо. Поднял рывком, обхватил поперёк туловища и понёс в темноту, к густым чёрным деревьям.

Толя выворачивался всем телом, стараясь ударить Жорку ногами, колотил руками, но парень так сжал его, что у Толи перехватило дыхание.

— Перестань выкомариваться! — прошипел Жорка и негромко свистнул. Послышался ответный свист Родика.

Луч фонаря на секунду осветил всклокоченную голову Жорки.

— Урод паршивый, пусти! — прохрипел Толя и бешено заколотил ногами. Потом с невероятным усилием вывернулся и стукнул коленом в бок своего врага.

— Родька, иди подержи его. Взбесился, рвётся из рук, — сказал Жорка, задыхаясь.

— Оставь его, слышишь? Оставь, говорю, — ответил Родик издали.

— Трус несчастный! Припомню тебе, будь уверен.

— Ну прошу, оставь, уйдём лучше. Это плохо кончится, — дрожащим голосом умолял Родик издали.

— Пусти! — закричал со всей силы Толя.

Жорка протащил его ещё несколько шагов, опустил на землю и, несмотря на отчаянное сопротивление мальчика, зажал ему рот и начал судорожно стаскивать свитер.

А Родик, сжимая кулаки, беспомощно топтался под фонарём и, боязливо оглядываясь по сторонам, изредка повторял:

— Жорка, уйдём, плохо будет!

* * *

В городе магазины уже закрыты, многие люди давно спят. Холодный ветер усилился, гонит по улицам пыль, шевелит открытые рамы окон в домах.

В такое время не очень-то приятно разгуливать, и каждый торопится домой.

Они ехали на мотоцикле втроём: Сева на багажнике, за рулём — Фёдор, а в коляске мерно и спокойно покачивался Скиф.

Светофор задержал их на перекрёстке, возле парка. Прохожих почти не было: время позднее, погода неважная. Сева громко зевнул, потянулся. Хуже нет, когда нечего делать, — сразу спать хочется. Дежурство было на редкость неинтересное, ни одного происшествия. Так и просидели почти весь вечер в штабе. Фёдор играл в