Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

сей раз взяла верх над обуревающим чувством радости. Пока девочка добежала до середины огорода, разум успел ей подсказать, что не стоит без нужды вспугивать птиц, им нужен покой, пусть они здесь попривыкнут, устроятся, как дома. Не следует им надоедать. Долго она рассматривала диковинных гостей и, к величайшему своему удовольствию, убедилась, что это настоящие аисты, черно-белые, с длинными красными клювами и длиннющими, тоже красными ногами. Видно было, что это супружеская пара: один, черногуз, покрупнее и покрепче, стоял на обеих ногах и воинственно поглядывал на землю, а нежная черногузиха, поменьше, по-хозяйски сидела на еще не достроенном гнезде, отдыхая после дальней дороги.

В этот день Ляна впервые нарушила свой обычный распорядок — в школу явилась перед самым звонком и восторженно сообщила одноклассникам:

— А у меня аисты!

Ее подшефные, те, кто домашние задания привык делать перед началом уроков, встретили новость без энтузиазма, опоздание Ляны сочли за личную обиду и заворчали:

— А как же мы?

— Двойки не миновать.

— Тоже мне шеф!

— Не умеешь держать слово — не берись!..

Колкие реплики были прерваны приходом учителя. На уроке подтвердилось, что и отстающие ученики могут точно предвидеть: сегодня не одному из тех, кто привык к Ляниной помощи, досталась лихая двойка. А сколько таких двоек набралось на других уроках! Они легли тяжким камнем на совесть Ляны и на какое-то время заставили ее забыть о желанных новоселах.

Аисты тем временем оставались в чужом, не обжитом, не опробованном аистиным родом гнезде. Они вовсе не собирались здесь гнездиться, эти две уже немолодые, но еще довольно сильные птицы. У них был свой родной дом, свое раздолье, где летом они вдосталь имели прокорма, хватало и самим и растить себе здоровую смену. Остановились аисты здесь, на открытом всем ветрам и солнцу перекрестке, по несчастью, а сами будто наяву видели тихо плещущие воды Десны, село Бузинное с его зеленым бором, Колумбасов двор с древним дубом возле хаты. Половина ветвей на нем невесть когда высохла, образовав очень удобное гнездовье. Аистиха сильно тосковала, потому что занемогла в пути. Хорошо, что не над морем приключилась с нею беда, а над степью. Старый аист позволил ей опуститься на этот вяз, почуяв, что примут их здесь радушно, потому что всегда радушно встречают аистов те, кто заранее готовит для них на деревьях гнездовье.

Аист посматривал то на свою подругу, то вдаль. Жаль ему было аистиху, и грустил он по знакомым родным местам, по хозяевам знакомой хаты, особенно по забияке парнишке, верном в дружбе с аистами. И хоть рвалось сердце в придеснянский край, аист смирился с тем, что лето они проведут в краю донецком.

Неожиданности всегда вносят в жизнь что-то новое, меняют привычный порядок. Болезнь аистихи круто изменила намерения супружеской пары, а появление аистов на старом вязе нарушило ход жизни Ляны, будто она до сих пор и не жила по твердо установленному распорядку, не была аккуратной и дисциплинированной.

Если прежде Ляна сразу после занятий торопилась домой, готовила уроки, шла во Дворец пионеров или занималась другими делами, то теперь, прибежав из школы, она обо всем забывала. Оставив портфель на веранде, бросалась к старому вязу. Там по-прежнему сидели птицы. Аист грустно оглядывал окрестности, аистиха же, припав грудью к гнезду и погрузив клюв в хворост, чутко дремала.

Выбрав поудобней позицию на солнечной площадке возле полузасохшей яблони, Ляна устраивалась на сухом пне и начинала наблюдать: ловила каждое движение птиц, каждый поворот и наклон головы, каждый их взгляд, стараясь угадать намерения новоселов. Как-то в школе ее осенила счастливая мысль: она станет вести дневник орнитолога, где будет подробно записывать все увиденное. А уж если Ляна что задумала, то все другие дела сразу отступали на задний план. Ну какое значение могут иметь всякие там задания, решение задачек, выполнение упражнений, в какое сравнение с настоящей научной работой может идти чтение художественной литературы, думала девочка.

Ляна сожалела, что сегодня в руках у нее не оказалось ни карандаша, ни ручки, ни специального блокнота, чтобы записать исключительно важные наблюдения. Но она не бросилась за всем этим к портфелю. Настоящий ученый должен быть терпеливым, уметь выжидать, подмечая мельчайшие детали, чтобы потом изложить на бумаге, сделать серьезные выводы.

Аисты, видно, не собирались сразу же порадовать юную натуралистку чем-нибудь неожиданным и очень важным для человечества или, по крайней мере, хотя бы для учебника естествознания. Сидели неподвижно, и даже неопытному наблюдателю было видно, что чувствовали они себя здесь чужими, случайными. Если бы птицы ощущали себя старожилами, то искали бы пищу, таскали в гнездо сухие палки и устилали бы его дно мхом и тряпками. Они же просто тосковали, а о чем — откуда знать Ляне?

Возможно, и ночь застала бы девочку на наблюдательном пункте, если б не вернулась с работы мама. Она позвала дочку, но та зашикала на мать, предостерегающе замахала руками. Мать поняла этот жест, однако продолжала настойчиво звать Ляну.

Ляна неохотно подошла. Смотрела исподлобья — еще бы, какой исследователь обрадуется, если ему помешают вести такие интересные и нужные наблюдения!

— Ты что, мама, не видишь? У нас аисты…

— Вижу. Пусть живут.

Ляна усмехнулась: «пусть живут»! Как это понять: пусть живут постоянно, размножаются или просто погостят? Не понравилась дочери материнская реплика, раздосадовала ее. С укором глядела она на мать, не скрывая осуждения.

Матери Ляны уже под сорок, но выглядит она совсем молодой, несмотря на некоторую полноту, с которой — дочь знала — упорно борется с помощью овощной диеты и комплекса упражнений. У мамы красивое округлое лицо, большие синие глаза и черные густые брови, которые могли быть еще гуще, если б не существовало на свете блестящего пинцета. Ляна очень любила маму, стремилась во всем подражать ей: училась улыбаться и даже сердиться, как мама. И поскольку мама чаще всего сердилась на папу, видимо, только потому, что не было рядом никого другого, то и Ляна тоже срывала свой гнев на отце, а заодно и на матери. Так случилось и сейчас.

— Ты вообще не интересуешься моими делами!.. — Ляна обиженно поджала губки.

Мать высоко вскинула брови, не на шутку удивившись. Она не замечала за собой, чтобы бывала невнимательна к дочери.

— Ляна, а тебе не кажется, что ты разговариваешь со мной недозволенным тоном? — строго, напряженным голосом спросила она.

И дочь поняла, что должна отступить. Но отступить просто, как обычная девочка, она не могла хотя бы потому, что была изобретательная и умная. Она знала, что лучше всего отступить, не обнаружив собственного поражения,