Джентльмены и снеговики (сборник) - Светлана Васильевна Волкова

«Да главные тута не слова! Ты, кулёма, гласные тяни на выдохе, горлом поддавай!» – не унималась бабушка.

И Танюшка тянула гласные, поддавала горлом, тренировалась на отжурчавшем в люк Шанежкине:

– Ой да на кого ты нас покида-а-а-а-е-эшь! Ой, ро-о-одненький, закрылись твои ясны о-о-оченьки-и-и! Ой да на кого си́ротами оставля-а-а-е-эшь! Ой да го-о-орю-у-ушко-то како-о-о-е-э-э!

Прохожие опасливо косились на склонившуюся над люком девчушку, Шанежкин же в благодарность посылал ей из канализационного зоба перекатный басовитый говор, но на кого их, си́рот, оставил, вразумительного ничего не сообщал.

Бабася же помирать не торопилась, но исправно, по средам, когда у Танюши не было кружков и пионерской нагрузки в школе, рассказывала внучке о рае и аде, почему-то при этом косясь на выключенный желтый короб стоящего на старом комоде радио.

А больше о смерти Танюша и не знала ничего.

* * *

Был жаркий июньский полдень, последние сутки перед поездкой в лагерь, где ждали ее шумные прошлогодние подружки. Солнце шпарило нещадно, загоняя не разобранную по дачам детвору с улиц в узкие дворы-колодцы, где было больше тенистых углов, а от обломанных метлахских плиток парадных тянуло прохладой и утомительным каникулярным бездельем. Мячи и скакалки были заброшены – не до них в томном городском зное; нарисованные мелками классики и кривые зайцы, казалось, плавились вместе с асфальтом – серым, морщинистым, как коленки у слона в зоопарке. Танюша стояла задрав голову кверху, к искромсанному квадратику неба, втиснутого в кривую рамку крыш ее родного дворика, и от всей души жалела, что никто из снеговиков никогда не увидит такого цвета – голубого, с подмалёвками далеких облачков, точно ее ситцевый сарафан в белую ромашку, аккуратно сложенный мамой в чемоданчик в ожидании отправления. И рассказать она не сможет об этом ни одному из них. А как бы понял ее Шанежкин! Он бы также задрал свою сахарную башку к небу, покачал ею и непременно бы сказал: «Ах!»

Танюша тоже ахнула – за себя и за Шанежкина – и надумала слепить ему памятник из тополиного пуха, благо, добра этого было навалом в сквериках, подворотнях и даже за шиворотом. Трудновато будет, пух – это вам не снег, хотя и похож, но ей ли не сдюжить, лучшему производителю снеговиков в окру́ге!

Набрав в подол платьица тополиной мягкой ваты, сдобрив ее слюной, на которую был щедр проголодавшийся к обеденному времени организм, Танюша вспотевшими ладошками слепила-таки некое кривобокое подобие снеговичка размером с мелкого пупса. Она подивилась минуту на уродца, но переделывать не решилась, а осторожно, как Бабасину конфетницу из синего чешского хрусталя, понесла на улицу Циолковского.

Круглая чугунная дверца в снеговиковый ад была отодвинута в сторону, рядом стояли двое огромных рабочих в грязных зеленых комбинезонах и напряженно пялились в отверстие люка.

«Ша-а-анежкин!» – сжалось в комочек Танюшкино сердце.

Дядьки увлеченно бросали в люк какие-то непонятные Танюше реплики, активно размахивали большими загорелыми руками, давали «туда» советы, сдабривая речь запрещенными Бабасей словами. Наконец из люка появилась чумазая усатая физиономия. Танюша замерла. Физиономия сплюнула на асфальт и заулыбалась, обнажив неожиданно белые зубы.

– Всё, мужики! Доделал. Теперь в контору и пожрать!

Рабочие вытащили из люка товарища, грязнющего с ног до головы, но такого счастливого, что редкие прохожие, пересекавшие мелкими перебежками улицу от тени до тени, невольно улыбались, глядя на мужичка. Вся троица присела у длинного деревянного ящика и с шумом принялась копошиться в инструментах непонятного предназначения. Танюша подошла к краю открытого люка и осторожно заглянула в глубь темной, пахнущей землей, лужами и затопленным подвалом дырищи. Журчания слышно не было, и эта непривычная тишина насторожила Танюшу.

– Ша-ааанежкин! – шепотом позвала она. – Ты здесь? Я куклёныша принесла. На тебя похож!

Пугающая пустота дохнула на нее сыростью.

«Эх, жаль, Шанежкин неправильным снеговиком оказался!» – с горечью подумала Танюша.

Это все из-за того, что шляпы лишился. Да не простая шляпа-то, а будто английский котелок, как у Чарли Чаплина. Ведра тогда кончились, но Танюшка раздобыла мелкий дырявый тазик. Из-за этого-то котелка мальчишки-дураки и дразнили его буржуем и английским шпионом. Но, как бы то ни было, лишаться шляпы до весны никак нельзя. Это все равно что потерять пионерский галстук.

Танюшка шмыгнула носом и снова заглянула в люк.

«А был бы правильным, стал бы тучкой или облачком. Дунула бы на куклёныша – и полетел бы он к нему в небо, за компанию с парашютиками одуванчиков…»

– Девочка, отойди от люка! – пробасил дядька в комбинезоне, да так громко, что Танюшка шарахнулась в сторону, споткнулась о крышку и выронила своего кривенького пухового пупса-снеговичка.

Тот распался на составные части, и легкий ветерок подхватил белые комочки, закружил их, смешал с тротуарной пылью и унес куда-то в сторону Фонтанки.

– Ратникова! – послышался веселый мальчишеский окрик.

Несколько ее одноклассников, окруженных вездесущей малышней, орущей комариной тучкой свернули с проспекта Огородникова на улицу Циолковского и замахали ей руками. В центре тучки, продев худую ногу со смазанной зеленкой коленкой под рамой взрослого велосипеда, катился Митька Щукин. Велосипед наклонялся из стороны в сторону, детвора галдела, отпугивая дремавших в тополях разморенных воробьев.

– Ратникова! – Щукин слез с велосипеда, и тут же следующий по очереди счастливый пацаненок поставил пыльную сандалию на педаль. – Тебя бабушка зовет. Беги давай, лицо у нее такое красное. Накажет, наверное, тебя за что.

Танюшка вскрикнула и побежала в свой двор, на ходу пытаясь сообразить, за что ее Бабася может выдрать. Постель убрала, в кухне не насвинячила, кран закрыла плотно, соседский таз в коридоре ногой не пинала. Вроде.

Бабушка стояла во дворе, большая, в длинном переднике поверх цветастого халата, и держала в руке листок бумаги. Едва завидев внучку, развернулась всем корпусом и, приложив бумажку к необъятной груди, тихонечко завыла.

– Таня! Поди сюда, девочка!

Она подошла, бабушка прижала ее голову к своему туловищу огромной пятерней. Танюшка почувствовала, как шаркают по затылку пальцы, всегда розовые, как ветчина, со вспухшими суставами, в мелкую белесую сеточку от постоянного дрызганья в воде.

– Бабасечка, что случилось? – почти шепотом вымолвила Танюша.

– Дед Бубенцов помер.

Бабушка отпустила внучкину голову и помахала ей перед носом листком.

– Телеграмма вот из Судака. Царствие ему небесное!

Танюшка усиленно заморгала, глядя на Бабасин колбасный румянец во всю щеку