Про других и про себя - Аркадий Миронович Минчковский

Никогда не забуду маминого лица. Оно стало бледным, как лист белой бумаги, а глаза такими, будто к нам в квартиру проник волк, про которых в Вятке тогда много говорили, и чуть-чуть меня не съел.

Мама схватила меня на руки, оттащив в сторону от упавшего на пол металлического предмета, перепуганно закричала:

— Миша, Миша!.. Мирон!..

Встревоженные её криком, из соседней комнаты выбежали отец с дядей.

Увидев снятую с буфета «музыку», дядя Миша вскинул руки над подстриженной ёжиком головой и воскликнул:

— Мой наган!.. Он заряжен!..

Он тут же кинулся к «музыке», которая была не чем иным, как револьвером.

Схватив его, направил дулом в пол и что-то там передвинул.

— С ума сойти! — Он спустил предохранитель. — Там патроны, — продолжал дядя. — Ещё бы один поворот и...

Мама всё ещё прижимала меня к себе, хотя грозившая мне опасность быть раненым или даже убитым давно миновала. Что до папы, то он стоял поражённый.

На его хорошо выбритом лице застыла какая-то странная, неестественная улыбка. То ли он был восхищён степенью моей любознательности, то ли это было состояние шока от ещё не осознанного до конца понимания, что я чудом остался жив и невредим.

Ну, а что сказать о себе?

Поняв, что я натворил такое, за что мне крепко нагорит, я, всё ещё находясь на маминых руках, принялся реветь, повторяя сквозь слёзы:

— Да-а... Дядя Миша сказал, что это музыка... Музыка!.. Музыка!..

Откуда мне было знать, что дядина музыка — это его оружие системы наган, с каким в годы военного коммунизма многие советские работники ездили по стране.

В Вятке войны не было, и револьвера я до того дня не видел. Игрушечных их тоже не продавали, так как все игрушечные лавки и склады были давно закрыты.

Нашим единственным с Подвальским Колькой оружием были выструганные его отцом — недавним солдатом — деревянные сабли, с которыми мы и играли в красных и белых.

Я не помню, чтобы мне здорово попало.

Уж очень счастливо окончилась вся эта история, в которой в конце концов были виноваты и взрослые, и в особенности легкомысленный, тогда ещё совсем молодой папин брат.

Знаю только, что случай рассказывали дома долгие годы.

Ахали и вздыхали.

Дескать, не войди мама в ту минуту в комнату... И так далее...

Уверяли, что в барабане дядиного нагана из семи гнёзд четыре были заряжены патронами и мне оставалось нажать на курок ещё раз, чтобы прогремел выстрел.

Может быть, и так, а возможно, эта история с годами обросла преувеличениями.

Что же касается меня, то о далёкой вятской музыке я вспомнил, когда, впервые приняв под Сталинградом взвод, получал своё личное боевое оружие — тульский воронёный наган.

НЕПРИЯТНАЯ ИСТОРИЯ

Воскресенье начиналось просто замечательно.

Но если бы оно так и кончилось!..

Проснувшись, Витяй глянул на окно во двор. Солнце ярким клином врезалось в дворовый угол, деля его на светлую и будто залитую тушью часть. Стёкла в окнах солнечной стороны горели жёлтым слепящим огнём. Витяй даже зажмурился. Потом открыл глаза и посмотрел на небо. Оно синело в квадрате крыш без единого облачка.

Витяй вскочил на подоконник и отворил форточку. Хотел было делать зарядку, да раздумал. Воскресенье — можно обойтись. Спрыгнув, босиком, в одних трусиках прошёлся по комнате. На столе аппетитно белела бутылка молока. Перевёрнутой тарелкой была прикрыта сковорода с макаронами. Рядом два бутерброда с колбасой. Надо было, как велела мать, вымыться и поесть. Но Витяй решил, что руки у него и так во сне не запачкались, и стал есть колбасу. Потом следовало пойти на кухню и разогреть завтрак. Этому Витяй давно научился. Он нередко оставался дома один. У матери бывали и ночные смены, и в праздники она, случалось, работала. Теперь мать была уже не кондуктором, а водителем троллейбуса. Про это Витяй рассказал всем своим знакомым. Не у каждого и отец водит троллейбусы.

Покончив с бутербродами, Витяй решил, что макароны прекрасно проглотятся неразогретые, и тут же принялся их уплетать, ловко подхватывая вилкой. Так он и кончал завтрак, в одних трусах. Это было даже интересно, а вымыться успеет и потом.

Как раз в это время зазвонил звонок в коридоре: «Ти-ир-р-ли... Ти-ир-р-ли... Ти, ти, ти».

Ясно, что Лёшка. Он всегда так звонил. В квартире никто, кроме Витяя и его мамы, на эти сигналы открывать двери не ходил.

Витяй проглотил макаронину и побежал в прихожую. Интересно, с чего это Лёшка явился с утра?

Открыв двери, он увидел друга аккуратно одетым, в чистенькой полосатой рубашке под курточкой.

— О! Ты чего это дикарём, чудик? — спросил Лёшка вместо «здрасте!».

— Зарядку делал, — придумал для порядка Витяй. — Проходи.

Вошли в комнату. Лёшка сразу увидел, что завтрак был съеден. Он всегда всё замечал.

— Ты это до физзарядки или после? — спросил Лёшка, показав глазами на стол.

— И до, и после, и посередине, — уклонился от ответа Витяй. — Хочешь молока?

— Можно, — вяло проговорил Лёшка. Но Витяй-то знал, что его приятель всегда не прочь поесть. Он протянул Лёшке полный стакан.

— На, я уже.

Лёшка со смаком выпил молоко и, поставив стакан, сказал:

— Нормально.

Витяй ждал. Сейчас он объяснит, зачем пришёл, да ещё в нарядном виде. И Лёшка сказал:

— Ты ничего не знаешь?

— А что?

— Не знаешь?

— Про чего?.. Про то, что в «Искре» в десять «Неуловимые»? Знаю.

— Не-а, не про то.

— Что на Суворовском машина асфальт сама кладёт и катает?

— Не-а. Про это всем известно. — Лёшка загадочно не спешил с новостью.

— Космонавты на орбите?! — взволновался Витяй. Он бросился к динамику, крутанул ручку. Заиграла музыка.

— Никто не на орбите. Все дома, — успокоил его Лёшка. — «Весенний базар» открылся, вот что. В саду на Невском.

По радио передавали. Всякие штуки продают, и тир работает, аттракционы... Помотали туда!

Новость была действительно стоящая. Витяй объявления по радио не слушал. Проспал. Теперь стоял и чесал в затылке. Потом, вздохнув, сказал:

— Денег нет. Есть двадцать копеек всего. — Он показал оставленную ему на кино монету.

— Базар смотреть бесплатно, —