Про других и про себя - Аркадий Миронович Минчковский

Не понимая, зачем он это делает, Витяй кивнул.

— Понятно, — медленно проговорил капитан. — Вдвоём, выходит... С чего же пришли сюда?

— Не-а, — отчаянно запротестовал Лёшка. — Врёт он. Он и не знал... Я ему подарить хотел. Ему Чарли нравится.

Милицейский капитан опять взял в руки дощечку, перевернул её, посмотрел на цену и сказал:

— Та-ак. Хороший подарок. А вы знаете, что за такой подарок бывает?

Мальчики молчали. Витяй был даже рад тому, что теперь они как бы оба виноваты.

— Трудовая колония — вот что за такой ворованный подарок полагается, хоть вы и несовершеннолетние, — строго продолжал капитан. — Знаете?

— Знаем, — еле слышно проговорил Лёшка.

Капитан всё ещё рассматривал дощечку. Наверно, Чаплин нравился и ему.

— Это ты его надоумил сюда прийти? — мотнув головой в сторону Лёшки, обратился он к Витяю.

— Он сам решил, когда я не взял. Зачем мне такой?..

— Ворованный, — подсказал капитан. — Выговорить трудно, да? Давно вы в приятелях?

— С детского сада. Живём в одном доме. И в школе вместе.

— Старые друзья, значит. — Теперь капитан почему-то обращался к одному Витяю. — Бывало с ним раньше такое, не помнишь?

— Не было, — твёрдо сказал Витяй. — Иначе бы мы не дружили.

— Ничего я не таскал, дядечка капитан, и теперь никогда не буду, я сдуру... Честное пионерское! — торопливо заговорил Лёшка, но милиционер оборвал его.

— Ты этим словом не кидайся! — прикрикнул он. И уже спокойнее добавил:— Узнают пионеры про твой фокус, что скажут?

Лёшка снова стих, а капитан переводил взгляд с Лёшки на Витяя и опять на Лёшку. Помолчав, он задумчиво проговорил:

— Что же мне делать с вами?

И снова умолк. В Лёшкиной голове, наверное, теснились самые горькие предчувствия, а капитан меж тем поднялся из-за стола, взял Чарли, опять посмотрел на Лёшку:

— Можно тебе после этого верить?!

— Можно, товарищ капитан! — вырвалось у Витяя. — Ручаюсь за него.

— Ручаешься?..

В свободную руку капитан взял цепочку с лежащими на столе ключами и звякнул ими. Вышел из-за стола и как бы скомандовал:

— Пошли!

— Куда? — перепуганно спросил Лёшка. У Витяя хуже прежнего заныло в животе. Неужели Лёшку посадят в камеру? Ну и натворил он, Витяй! Единственное, что его успокаивало, так то, что милиционер, кажется, не хотел уводить Лёшку одного.

— Туда, — ответил капитан. — Отнесём, откуда взяли, в «Сувениры». Скажешь продавщице, что взял, а заплатить забыл.

— У нас и денег нет. Всего одиннадцать копеек, — совсем потерянно проговорил Лёшка.

— Да ну, а я думал — ты богач. Скажи пожалуйста...

Делать было нечего, они пошли за милицейским капитаном. Шли по дорожке, чуть отступив от него, по правую руку. И хотя по радио по-прежнему звучала развесёлая музыка, они шли, с трудом делая каждый шаг. Так, наверно, подумалось Витяю, шли в кандалах каторжники.

Они уже приближались к прилавку, как капитан неожиданно приказал:

— Стойте здесь!

До «Сувениров» оставалось всего шагов с десяток. Приятели видели, как он подошёл к продавщице и, показав ей фанерку, положил её на прилавок. Тут тётка открыла рот и, всплеснув руками, закачала головой. Потом она посмотрела в сторону Витяя и Лёшки и сердито погрозила им кулаком. Капитан ей ещё что-то сказал, и продавщица ответила ему, тут же занявшись отвлёкшим её покупателем. Капитан козырнул ей и направился к ожидавшим своей дальнейшей судьбы друзьям.

— Ну вот что, — сказал он, подойдя. — Уголовного дела на первый раз, ввиду раскаяния в поступке, решено не возбуждать. — Он внимательно взглянул на Лёшку. — Надеюсь, и в последний раз? Стращать не стану. Большие уже. Сами понимаете, шутки с уголовным кодексом плохи.

И хотя говорил он самым серьёзным и даже строгим тоном, Витяй заметил, что глаза капитана будто улыбались.

— Свободны. Можете идти.

Тут произошло самое невероятное. Капитан козырнул Витяю. Да, именно ему, уж это точно. На Лёшку он даже больше не посмотрел и сразу же пошёл назад к своему домику.

Музыка, раздававшаяся из десятка динамиков, опять показалась Витяю весёлой. Что касается Лёшки, то он стоял, не решаясь сделать и шага. Скорее всего ему не верилось, что всё для него так благополучно закончилось и про всю эту историю не узнают ни дома, ни в школе. Уж на Витяя-то он мог надеяться.

— Идём отсюда, — сказал Витяй.

И они пошли. Молча вышли из огромных распахнутых чугунных ворот, свернули направо и зашагали через мост. Понемногу всё глуше доносилась музыка из сада. Они, не говоря друг другу ни слова, шли рядом. «Может быть, — думал Витяй, — Лёшка злится на меня за пережитый страх. Шутка ли, колония!.. — Но Витяй молчал, он не начинал сейчас разговора и ни в чём не раскаивался. — Пройдёт время, — рассуждал про себя Витяй, — и Лёшка поймёт, что я поступил правильно. А капитан этот — молодец. Поверил, что Лёшка и верно так, сдуру». Нет, Витяй не сомневался: Лёшка потом всё поймёт, хоть он и занозистый. Иначе как же дальше дружить?! А Лёшка вдруг остановился и сказал:

— Поехали на троллейбусе. На троллейбус у нас хватит.

И в троллейбусе и дальше, пешком до дома, они молчали.

Но было уже ясно: дружба их не распадётся. Ещё им придётся попадать в разные истории. Будут и хорошие, а эта, неприятная, когда-нибудь и забудется. Ведь они с Лёшкой ещё молодые!

ЛЕНЬКИНА ПРЕМЬЕРА

В тот год я ходил в четвёртый класс.

Со мной учился мой лучший приятель и сосед по Ковенскому переулку Лёнька Щёчкин. Порядочный, между прочим, шалопай, хотя и на редкость сообразительный тип. Этот Лёнька был настолько смекалистым, что, весь год читая под партой про Шерлока Холмса и всякие другие захватывающие сочинения, умудрялся притом переходить из класса в класс, да ещё без всяких переэкзаменовок.

Секрет чуда, которому завидовали все остальные лодыри нашего четвёртого «б», таился в Лёнькиных артистических способностях. Верным средством, обезоруживающим самых въедливых из учителей, были щёчкинские показная прямота и чистосердечность.

Если Лёньку, и не подумавшего перед тем выучить урок, вызывали к доске, он стоял возле неё с таким неподдельно огорчённым выражением на своей круглой