Джентльмены и снеговики (сборник) - Светлана Васильевна Волкова

– Вить, ну что ты таскаешься за мной?

– Тебе чо, жалко?

Такой диалог происходил между ними время от времени, и результат был один и тот же: Люська легонько гнала Курочкина прочь, тот неизменно спрашивал про «жалко», она отвечала, что «жалко у пчелки», и на этом беседа выруливала на какую-нибудь другую тему.

– Курочкин, ты про Ромео и Джульетту знаешь?

– Ну.

– Что – ну? Ты знаешь, что Ромео ради Джульетты сделал?

– На балкон залез.

– И всё?! – Люська вытаращила от возмущения глаза.

– Еще подвиги разные совершал.

Люська прибавила шаг. Навязался же этот Курочкин на ее голову!

– Чуда хочется, понимаешь, капустная твоя голова! Чуда!

Витька быстро догнал ее:

– Митрофанова, а хочешь, я ради тебя тоже на балкон залезу?

– Отстань!

– Ну Митрофанова! Не хочешь балкон, тогда подвиг совершу?

– Какой еще подвиг? Я помню, как ты ради меня качели зимой лизнул! Хватит уже подвигов.

– Да нет, настоящий, – не унимался Витька. – Хочешь?

– Не хочу.

Витька шмыгнул носом и схватил за ручку Люськин портфель. Она рванула его в сторону, с силой пихнув Курочкина локтем. Ручка осталась у нее в руке, портфель – у Витьки.

– Ты дурак, что ли?

– Я понести хотел!

– Это твой подвиг? – оскорбленно двинув плечиком, она гордо зашагала прочь.

Курочкин припустил за Люськой, прижимая ее портфель к животу.

– Я как лучше хотел… Если бы ты не дернула… Ну хочешь, я правда чо-нить нормальное совершу? Как этот твой Ромео?

Люська молчала.

– Хочешь, я с сарая прыгну?

– Не хочу.

– Хочешь… – Витька наморщил лоб, напряженно думая. – На троллейбусе сзади прокачусь? Целую остановку!

– Нет!

Они уже подходили к садику. Курочкин почесал переносицу, призывая фантазию.

– А хочешь, перед носом у постового милиционера, который на Лермонтовском…

– Вот дитё! – перебила его Люська, фыркнув.

– Ну Митрофанова! – взмолился Витька. – Придумай сама! Что ты мучаешь меня, как дура!

Люська посмотрела на скверик у Троицкого собора, куда вывели гулять младшую детсадовскую группу, тяжело вздохнула, картинно закатила глаза и сжалилась:

– Ну хорошо, Курочкин. Давай! Стукнись головой о стену.

Витька, не веря своему счастью, заулыбался во весь рот и со всего маху влетел башкой в выступ ближайшего дома. Оба портфеля – его и «прекрасной дамы» – отлетели в сторону.

– Вот бесячий! – выпалила Люська и бросилась к нему.

На лбу Курочкина выступил красный бугорок. Так бывает в мультфильмах: Волк, например, шмякнется обо что-нибудь – и на глазах, как гриб, сразу вырастает шишка. Но чтобы у людей такое…

Люська вытерла носовым платком ссадину на Витькином лбу и отчитала его всеми словами, которыми ругала отца мама, а деда бабушка. Глаза Курочкина светились. Он успокоился и, подняв портфель, торжественно вручил его Люське.

– Ну, я пошел?

– Иди… – растерянно ответила Люська.

Витька помахал ей, и она с грустью подумала, что сама теперь не особо и нужна ему.

Дайте мужчине совершить подвиг во имя прекрасной дамы! И будет он абсолютно счастлив. А большего и не надо. И дамы не надо.

– Курочкин! – крикнула она вслед.

– Чо?

– Вообще-то Ромео ради Джульетты помер.

– Да иди ты!

– Чес-пионерское!

– Митрофанова, я потом помру, ладно? Сегодня «Неуловимые» по телику!

* * *

Воспитательница была похожа на Раневскую в роли мачехи Золушки – такой же величественный нос, фигура и слышимый, наверное, квартала за два низкий педагогический голос.

– Чего так рано его забираешь?

– Мама в баню поведет.

– Не хочу в баню! – орал Кирюха, стуча лопаткой по ограде сквера.

– Тебя никто не спрашивает, – резонно пробасила воспитательница и, властно кивнув в сторону калитки, добавила: – Оброс он у вас. Подстричь надобно.

– Подстригём! – радостно выпалила Люська. – Я сама его! Я сама!

– Не хочу! – бычился Кирюха.

Красные первомайские перетяжки и знамена загораживали половину проспекта Москвиной. Предпраздничный нарядный город, казалось, шептал в оба Люськиных уха: «Весна, весна, надо срочно и по-серьезному влюбиться!» Высоко в небе пари́л самолетик, подтверждая белым росчерком на голубом полотне нехитрую правду – а влюбляться-то не в кого. Люська тащила упирающегося брата за руку и, задирая голову, пыталась прочесть в линии самолетного следа хоть какой-то намек на первую букву имени суженого. Сегодня на перемене подружка Машка намотала на мизинец снятую с Люськиного платья нитку и авторитетно заявила:

– Блондин будет. На букву «Вэ». Потому что три раза обернула.

На «Вэ»… Блондин… У Люськи из белобрысых знакомых на «Вэ» был только Васька Кошкин да Витька Курочкин, но эти не в счет. И еще дворник Влас, но он глухонемой. А больше никого. Неужели все-таки зараза Кошкин?

– Я буду стричься только в шапке! – упорствовал Кирюха, надвигая на лоб вязаный бесформенный чехол с наполовину оторванным помпоном.

– Сними, вспотеешь!

– Не сниму.

– В кого ты такой уродился?.. – по-взрослому вздохнула Люська, в мыслях уже представляя, что выстрижет ему аккуратный чубчик, как у артиста Збруева.

– А ты с нами в баню пойдешь?

– Я у Машки помоюсь. У нее ванна.

– Я тоже хочу у Машки в ванной! – захныкал Кирюха.

– Обойдешься. Горе ты мое луковое!

Ее «луковое горе» натянуло шапку по самый нос и начало плеваться. Это означало крайнюю степень Кирюхиного бунта, и Люська уже хотела наподдать ему как следует, но тут они завернули во двор их дома, и шестое чувство подсказало ей: что-то не так.

У замызганной двери в парадную стояла плоскогрудая, вечно простуженная пионервожатая Саша и беседовала с сестрой Маринкой. Люська машинально прислонилась к холодной стене подворотни, прижимая одной рукой к себе брата и нащупывая пальцами на его лице рот – чтобы не подал ненароком голос. До уха доносились слова Саши и короткие возмущенные Маринкины реплики.

– Как – побрила? Портрет?

– Это скандал, – тихо говорила вожатая. – Политика.

– Э-э-э-э! Ты политику сестренке не шей! – защищала Люську Маринка. – Она же не Маркса с Энгельсом побрила!

– Тсс! – с ужасом прошипела Саша, озираясь по сторонам. – Типун тебе на язык, Митрофанова! Мать с отцом в школу вызывают. Поди передай. Меня вот послали, а мне еще стенд к Первому мая доделывать.

Люська попятилась, осторожно скользя вбок по холодной кирпичной стене и ухватив Кирюху за воротник.

Но тут над самым ее ухом раздалось:

– Доча, вы чего здесь притаились? Давай-ка, помоги матери с сумками!

Отступать было некуда.

* * *

Мать сидела в классе русского языка красная и машинально кивала чуть ли не на каждое слово. Напротив стреляли возмущенными взглядами Галина Борисовна и завуч Римма Альбертовна. Люська стояла тут же, хмуро потупив взор и разглядывая рисунок пыли на желтых сандалиях.

– Вы же понимаете, Маргарита Петровна! Это