Джентльмены и снеговики (сборник) - Светлана Васильевна Волкова

Что-то брякнуло в комнате, упало, разбилось – видимо, мамина кисловодская кружка с носиком-хоботком. Лёнька обернулся и увидел силуэт мужчины возле самого окна. Склонив голову, тот шарил в коробке, стоящей на подоконнике. Лёнька снова бросился к стене, прижался к ней спиной, словно вдавил себя в холодные кирпичи, и, скосив глаза к окну, увидел, как вор привычным движением мял края занавески – провел руками по всей их длине до самого низа и замер на секунду, нащупав что-то в материи. Криво ухмыльнувшись, он быстро поднял ее край и осторожно, как хрупкую волшебную палочку, вытащил из шовного кармана смычок от Лёнькиной скрипки.

Лицо вора вмиг изменилось. Он недоумевающе смотрел на смычок, вертел его в руках, опять прощупал «тайник» и вновь поглядел на непонятную ему вещь.

Лёнька почти не дышал. Вор изо всех сил в раздражении замахнулся смычком на ни в чем не повинную занавеску, резанул по ней, словно шпагой, – та возмущенно дернулась, и тут он увидел за окном авоську с рыбой.

Лёнькино сердце заколотилось в бешеном ритме, как его старый игрушечный заяц, лупящий наотмашь колотушкой по маленькому медному барабану. Еще мгновение – и Лёнька понял, что вор дергает латунную задвижку двери. Одна створка предательски поддалась сразу, вторая высунула в петлю язычок-собачку и открываться наотрез отказалась. Незваный гость рвал ее на себя, ругаясь в голос.

Лёнька мотнул головой, словно желая проснуться от страшного сна, и тут ему в щеку ткнулась иголками елка. Не раздумывая ни секунды, он встал на четвереньки и, как щенок, подлез под нее, спрятался за оцинкованное ведро, показавшееся ему намного меньше, чем тогда, когда они с Васькой спускали его с верхнего этажа. Елка зашевелилась, вздохнула, исколов ему шею и лицо, и укрыла человеческого детеныша зелеными растопыренными лапами, приняв под свою защиту.

Вор еще пару раз попробовал справиться с дверью, но потом бросил эту затею и исчез в глубине комнаты. Лёнька сидел тихонечко под елкой, согревая пальцы дыханием, – варежки валялись возле двери, и поднять их означало дать себя обнаружить. Для храбрости он одними губами начал напевать знакомую песенку:

Жил отважный капитан…

В комнате вор что-то двигал по паркету – видимо, искал тайник.

Он объездил много стран…

Лёнька с сожалением думал о том, что у всех квартиры как квартиры – коммунальные, со множеством соседей, а они зачем-то сделали обмен, въехали в эту двухкомнатную на Измайловском. Кому от этого хорошо?

И не раз он бороздил океан.

Вот сейчас бы кто-нибудь из бывших соседей их старого дома в Якобштадтском переулке наверняка вызвал бы милицию, да хоть старенький дореволюционный дедушка Осип. Или кондукторша Людмила Петровна. Или комсомолка Галочка. Да и грабить было бы сложнее: там три большие комнаты, а здесь две поменьше – а их-то, Ганиных, пятеро!

Мысли о старой квартире немного успокоили Лёньку, но тут он, чуть-чуть раздвинув ветки, увидел напротив дома стайку девчушек и среди них сестру. Неужели и правда отменили у них последний урок физкультуры? Девочки заливисто смеялись, Райка в своей новой шапке с синим помпоном стояла одной ногой на тротуаре, другой – на проезжей части, раскачивала портфелем и, по всей видимости, прощалась с подругами. У Лёньки сжалось сердечко. Он подумал о том, что вот сейчас Райка закончит болтать с одноклассницами, перебежит дорогу и поднимется в квартиру. В квартиру, в которой сейчас хозяйничает вор.

«Райка! Не ходи домой! – кусая губы, заклинал Лёнька. – Тут дядька, он стукнет тебя по голове!»

Сестра не спешила расстаться с девочками. Она и впрямь была копией бабушки Доры: никак не могла наговориться на прощание и не ведала правила «уходя – уходи».

«Раечка! А давай ты ключ потеряла! – творил молитву Лёнька. – Или вспомнила, что в школе забыла сменку – надо вернуться!..»

Сестрица уже махала девчонкам варежкой.

«Ну Раечка! Я „Концертино“ выучу и вообще всего Яньшинова!» – тихо заплакал Лёнька, проклиная себя, как только умел, за то, что какая-то сила держала его под елкой и не давала высунуться и крикнуть ей: «Беги в милицию!»

Он всхлипывал, сложив пальцы в замок, боясь вновь выглянуть на улицу, а когда повернул голову, заметил хвост девчачьей стайки, перебегавшей дорогу в направлении к их парадной.

Было слышно, как щелкнул замок, и звонкий хохот вылился в квартиру.

– Бабушка! Лёнька! Мы заниматься будем! – послышался Райкин голосок.

В комнате – второй, родительской – включили свет, и голоса стали слышней.

Лёнька приподнялся из своей засады и увидел, как сестра и три ее подружки, румяные с мороза, снимают в прихожей валенки.

Тут снова дернулась балконная дверь и на этот раз поддалась – предательски бесшумно. Мужчина осторожно прикрыл ее и встал у кирпичной стены, где несколько минут назад стоял сам Лёнька. Сквозь елочные ветки его хорошо было видно, и Лёнька даже вздрогнул от того, насколько вор не похож на вора. В кино их показывали небритыми, с квадратной челюстью, одетых в тужурки или ватники, с сигаретами в зубах и в мохнатых кепках-«лондонках», надвинутых на глаза.

Этот вор был неправильным. Лицо узкое, как у их школьного учителя рисования, голая шея без шарфа, длинное серое в рубчик пальто не по фигуре, доисторическая фуражка с блестящим треснутым козырьком, нервные руки и бегающие, как пузырики масла на раскаленной сковородке, глаза. И еще он заметил, что вор похож на того самого пирата на рисунке, которого Лёнька совсем недавно расстреливал карандашами-торпедами. Точно! Это он и есть! Самый настоящий пират! Ожил, отцепился от булавки на думочке и решил отомстить.

– Ну и беспорядок! – Райка зашла в комнату и увидела, что все перевернуто вверх дном. – Негодный мальчишка! Как бабушка все это терпит?

– А где он? – спросила подружка.

– Одежды и валенок в прихожей нет, бабушкиного пальто тоже, – рассудительно заключила Райка, – значит, поросенок, уговорил бабулю, и они пошли по магазинам.

Свет погас, и девочки перебрались в другую комнату, упиравшуюся половиной окна прямо в елку. Начинало темнеть, и прямо у Лёнькиного балкона зажегся уличный фонарь. В желтых мягких его лучах было отчетливо видно, как ходят желваки на скулах вора, как он сжал кулак и красная, в сетке белесой паутины, обветренная кожа натянулась на костяшках