Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

Ливень быстро налетел, как разухабистое веселье, и так же быстро, просверкав, прогремев, исчез за селом, понес облегчение и радость соседним селениям, изнывающим от жажды полям и лесам, долинам и лощинкам. По селу горланили ожившие петухи, ворковали горлицы на старой-престарой груше. Играли в будке волчата, тонко скулила, сама того пугаясь, лисичка-сестричка, белочки кружились в клетке — ожили все обитатели зоопарка, принялись за свои обычные занятия. В гнезде неуклюже вытанцовывали аисты, стряхивали с крыльев капли дождя.

Земфира кружила по двору. Ее привлекала калитка, она нетерпеливо ждала, когда ее откроют. За воротами шумело приволье; Гастюша манила свежими запахами воды, мокрыми листьями верб и лоз; стлались лесные тропинки. Земфире хотелось после такой очищающей грозы порезвиться на воле. И она дождалась.

Соловьятко, пересидев ливень в хате, выскочил за ворота, засучил выше колен штанины, прошлепав по лужам, прибежал к Андрею Ивановичу: мама, мол, спрашивает — принести что поесть или, может, дедушка с Харитоном придут сами, Мария такую ароматную окрошку приготовила на березовом квасе со свежими огурцами да с вяленой рыбкой, что у Соловьятка даже слюнки потекли. Прежде чем открыть калитку во двор учителя, Соловьятко решил заглянуть в зоопарк, убедиться, что все там живы-здоровы, поглядеть, не оглушило ли кого громом, не залило ли водой. Отворил Соловьятко настежь калитку, а навстречу ему молнией метнулась Земфира, махнула к Гастюше, в один миг погрузилась в парившую воду. Соловьятко понял, что получилось нехорошо, быстро захлопнул калитку. Даже не взглянув на остальных зверей, он побежал к Андрею Ивановичу, быстренько пересказал ему все, что велела мама, и, перепрыгнув через тын, задами направился к отцу в кузню.

Кузнец Марко идти домой не захотел, велел, чтобы ему сюда принесли окрошку. Соловьятко пообещал выполнить желание отца. Похвастался, какой сообразительной стала Земфира: не хочет больше сидеть в хлеву, уже в Гастюше купается.

— Пусть купается! — засмеялся отец. — Нагуляла жирку на дармовых харчах, так, может, и докупается…

Соловьятку стало жутко от отцовских слов. Он не любил в такие минуты отца, понимал, что не должен говорить такое взрослый человек. Молча вышел парнишка из кузни.

До самого вечера Земфира разгуливала в лугах. Школьницы бродили по лугам, собирали щавель, и Земфира смело подошла к ним. Тянулась к рукам. Очевидно, искала Ляну с зефиром.

В надвечерье Земфира переплыла Гастюшу, но в зоопарк не попросилась, побрела по улице. Забрела в кузницу. Кузнецы залюбовались ею, а Марко даже рот раскрыл от удивления.

— Ты смотри, как раздобрела, словно телушка с фермы!

На ночь Земфира вернулась в свое стойло. Все следующие дни умудрялась вырываться на волю, бродила по лугам, заходила на поля, доверчиво приближалась к людям, тянулась к рукам и, не найдя белоснежного шарика, шумно вздыхала и отходила прочь.

В один из вечеров она запропастилась, домой ночевать не вернулась. Наверно, далеко ушла от села. Утро и несколько следующих ночей провела в своем хлеву. А потом неожиданно исчезла, будто в воду канула.

Юные натуралисты тревожились, разыскивали Земфиру повсюду, расспрашивали. Выяснилось, что разгуливала она по лугам и полям, но в последние два-три дня ее никто не встречал и не видел.

Загоревали юннаты. Встревожился Андрей Иванович. Места себе не находил Харитон. Выцвело, расплылось от дождя на двери хлева слово «Земфира». Без лосенка и зоопарк не зоопарк, посетители уходили из него разочарованными…

VII

В Боровом царило настоящее, в самом разгаре, лето.

Это была пора, когда все живое на земле достигает расцвета.

Пустующий зимами и веснами небольшой огород учителя, затененный переплетающимися ветками старых деревьев, в летнюю пору полнился зеленью, которая тянулась кверху, напирала на изгородь, переползала через тын. Тетка Мария, не советуясь с хозяином, от собственной щедрости понатыкала между бороздами и фасоли, и подсолнухов, и тыквы, и маку, и кукурузы, и все это сейчас цвело, сплеталось, заползало на деревья, завязывало длинные зеленые стручки, удивленно смотрело на мир, переползало стежки, превращало огород в джунгли.

Как страж этого безудержного пышного роста, на самой меже возле дороги высилось узловатое дерево в тяжелой, роскошной шубе из листьев, на вершине которого чернело, все в белых потеках, большое и нескладное гнездо аистов, едва вмещавшее большую птичью семью. Старые аисты выглядели сытыми и здоровыми, их перья лоснились. Молодые тоже успели опериться и уже совсем почти не отличались от взрослых, разве что клювы были не такие красивые. Усевшись в гнезде, семья аистов заняла его целиком. Даже удивительно, как это столько черно-белых птиц могло уместиться на таком мизерном островке.

Луга полны трав; куртины густо-зеленых кустов оплетены горошком, ежевикой и хмелем. Странным казалось, что, после того как тут совсем недавно блестели водные плесы, все так буйно заросло зеленью. В ее гуще исчезли круглые и продолговатые луговые озера и озерца, надежно замаскировались в зеленом половодье. Десна спокойно и неприметно текла меж песчаных берегов, думая свою вековечную думу, творя свое вековечное дело.

В полях желтела рожь, бронзовела пшеница, молочной пеной закипала гречиха, под синим небом шелестели травы, одурманивающий запах источал картофель — не поля это были, а живой, драгоценнейший, искуснейший ковер, та самая скатерть-самобранка, что и впрямь давала людям все необходимое для довольства и достатка.

Тетка Мария принесла вечером горшок молодой жареной картошки с мясом, угощала и вела разговор о щедрости земли:

— И откуда оно все берется? Ну так все разрослось, всю землю укрыло! У меня в огороде тыквы такие вымахали, что и вдвоем не поднять. Еще бы немного, и земля б не выдержала…

Харитон уплетал жаркое и мысленно посмеивался над теткой Марией. Десятилетку женщина окончила, физику, химию изучала, а закона Ломоносова не запомнила: из ничего ничего и не получается, материя лишь меняет форму, а масса ее постоянна. Пусть тыквы у тетки какими угодно крупными растут, земля выдержит!

Он был очень доволен своей рассудительностью и в душе гордился собою. Но, как и всякий умный человек, не высказывал этого вслух, ел и помалкивал.

Андрей Иванович тоже ничего не сказал на это — может быть, не расслышал. Стал он немного туговат на ухо, хотя и не признавался в этом. Разлука с внучкой печалила его, угнетала. Он или сидел, погруженный в собственные мысли, или же, удрученный, ходил по саду, не оставляя свою одному ему известную думу. Мария потому и начала разговор о щедрости земли, что хотела отвлечь учителя от невеселых мыслей. Она-то знала — он всегда беспокоится о том, чтобы земля уродила, радуется,