Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

Дедушка тоже не годился в космонавты. Непонятно, когда он спал и спал ли вообще. Когда бы Харитон ни проснулся, дедушка был уже на ногах. Не спешил укладываться в постель и после того, как ложились внуки. Харитон слышал, как дедушка подходил к Ляниной кровати, садился на стул, слушал ровное дыхание девочки и сидел неведомо сколько.

Не было у Андрея Ивановича в эти дни более важной заботы, чем оберегать сон внучки. Старческие глаза едва различали черты любимого личика. Думы, стариковские думы одолевали, но были они не грустными, а светлыми, утешительными. Андрей Иванович знал: жизнь его пролетела, промелькнула, как молния на небосклоне. Будто и не жил, если окинуть взглядом минувшее. И вместе с тем столько пережил, столько перевидел и столько перечувствовал, наконец, столько сделал.

Уже перед рассветом, когда на горизонте загоралась яркая утренняя заря, когда горлица несмело начинала ворковать на гигантской груше-дичке, росшей в самом конце сада, измученный бессонницей Андрей Иванович, переполненный нежностью к внукам, проверял, не раскрылась ли Ляна, не замерз ли в своей комнате Харитон, и шел на веранду. Здесь стоял скрипучий топчан, на котором летом любил спать Вадим, отец Ляны, когда еще жил дома. Окна веранды и днем и ночью были открыты, только плотно затянуты марлей от комаров и мошкары. Долго примащивался Андрей Иванович, чтобы уснуть. Просыпался, когда на веранде было светло, в саду заливались птицы, обитатели зоопарка терпеливо ждали завтрака, ветви деревьев купались в ярких лучах солнца.

В это утро Андрея Ивановича разбудил резкий гудок машины. Он проснулся, раздумывая, почудилось ли ему это или действительно кто-то сигналил возле дома.

Затем услышал — хлопнула дверца, скрипнула калитка, раздались неторопливые шаги. Андрей Иванович выглянул в окно. По двору шел водитель автомашины, той самой, что привезла ему на радость. Ляну.

Не спешил выйти навстречу водителю. Знал — тот станет бродить по двору, терпеливо ждать, покуда проснутся в доме. Потом решил — надо все же будить Ляночку, ведь если так рано прибыла министерская «Волга», значит, внучке надо успеть к самолету.

Андрей Иванович вышел во двор.

— Доброе утро! — поздоровался водитель.

— Что так рано, Степаныч? — ответив на приветствие, поинтересовался хозяин.

— Самолет, Андрей Иванович, турбины разогревает, Ляну ждет.

Ничего на это не ответил Андрей Иванович, только сердце заныло, почувствовал, как в душу заползает тоска разлуки. Пошел будить внучку:

— Ляночка, Харитон, вставайте!

Харитон тут же зашлепал голыми пятками по полу, а Ляна даже не шевельнулась.

— Что случилось, дедушка? На луг идем?

— Буди Ляну.

Ляна долго не могла проснуться, пока наконец не поняла, что за ней пришла машина, а в Борисполе готов к отправке самолет.

— Ой, как хорошо! — заговорила она весело, но, взглянув на посеревшее, грустное лицо дедушки, спохватилась: — Как хорошо, что хоть гербарий упаковала. Я так и чувствовала, что машина свалится, будто снег на голову, а мне, дедушка, так не хочется от вас уезжать! Земфирочка одна останется, скучать по мне будет. Я тоже все время и о ней и о вас, дедушка, думать буду. Но что поделаешь, если надо ехать в «Артек». Врачи все твердили о гландах, а их без моря не вылечишь… Дедушка, я же ненадолго, на будущий год непременно опять приеду и все лето буду с вами. У вас тут так хорошо, как нигде на свете!..

Трудно было Андрею Ивановичу расставаться с внучкой. Только вошла в его душу как нечто неотделимое и дорогое, а тут раз — и все сломалось, развеялось счастье, исчезло спокойствие! Старательно собирал он Ляну в дорогу. Харитон следовал за ним по пятам, готовый выполнить каждое его распоряжение, он тоже хотел угодить Ляне, оставить у нее добрую память о себе. Дед наставлял внучку перед дорогой, а сам силился что-то припомнить, о чем-то спросить.

Ляна повертелась в зоопарке, попрощалась с Земфирой, которая осталась равнодушной, потому что в руках у Ляны не было зефира; нашлись у девочки нежные слова и для волчат и для лисички.

Заплакала, прощаясь с дедом, сунула руку Харитону и, всхлипывая, села в машину.

Машина исчезла за поворотом, а дедушка с Харитоном, опечаленные, осиротевшие, стояли у ворот, будто ждали какого-то чуда. Чуда не случилось, машина не вернулась. Они поплелись в дом, где стало скучно и неуютно.

— Так неожиданно… — бубнил Андрей Иванович.

VI

Земфире часто снилась Ляна, вся бело-розовая, веселая, с полной коробкой зефира в руках.

Лосенок просыпался, тревожно вострил уши, озирался в темноте. Жадно втягивал воздух, узнавая знакомый запах хлева. Успокоившись, сразу забывал и сон, и Ляну, и сладкий зефир.

Живя в зоопарке, Земфира стала совсем иной, чем была на воле. Уже не дикарка, она привыкла к людям, уверилась, что не все живое враждебно лосям и угрожает им гибелью.

Когда она бродила по лесу вместе с матерью, вокруг были одни лишь деревья да травы, рои насекомых летом, снега и трескучие морозы зимой. Малышка всегда старалась держаться поближе к матери. Она ощущала ее даже во сне, бросалась к ней при всяком необычном шуме, при приближении любого постороннего существа. Любила ли она мать? Скорее всего любовь была ей неизвестна, но чувство близости к старой лосихе родилось вместе с ней, она ощущала себя неотделимой от матери. Инстинктивно повторяла те же движения, что и мать, срывалась на бег, когда та бежала, останавливалась, прислушиваясь к лесу, если настораживалась старая лосиха. Даже не слыша ничего подозрительного, малышка знала, что опасность где-то поблизости, если неспокойна мать. Всем существом своим ощущала одно: в бесконечном мире, зеленом летом, черном осенью, белом зимой, они существуют только вдвоем и приближение кого бы то ни было третьего нарушает их спокойствие, угрожает гибелью.

Первые дни малышка лежала в хлеву ни жива ни мертва. Она скучала по матери, хотя уже начинала забывать ее. Вернее, даже не скучала, а томилась необычностью окружающего, дрожала от нестерпимого одиночества. Она не понимала, что холодные, молчаливые стены надежнее укрывают ее от хищных глаз, чем могла это сделать мать. Ей казалось, что лежит она у всех на виду, открытая всему враждебному, всем опасностям, какие только существуют на свете. Она и не подозревала, что есть у нее друзья и защитники, и, когда приходили юннаты, старалась забиться в угол, лежать неподвижно, инстинктивно прячась от всего живого. А ей так хотелось вскочить, броситься к выходу, шмыгнуть в квадратный просвет двери… Но чрезмерным напряжением всех мускулов заставляла она себя быть неподвижной, казаться