Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

— Жаль, жаль, красивый был зверь!

— Не найдут! — металлическим голосом сказал дядька Марко. — Ежели не волки съели, то кто-нибудь подстрелил. Откормленная была, сытая, а на жирный кусок немало охочих…

Харитону стало не по себе, и он не задержался в кузне надолго. Вернулся домой, повозился в живом уголке, ждал, покуда вернутся отправившиеся на поиски и какие вести они принесут.

Искавшие вскоре вернулись и принесли черную весть.

— Нет больше Земфиры, — сказал председатель юннатского кружка.

У Харитона перехватило дыхание — его ошеломила эта новость. Представить, что случилось с Земфирой, он не мог, но понял: ее нет и никогда не будет…

Утерев кулаком слезы, председатель пояснил:

— Голову нашли за Долгим и шкуру. Какой-то негодяй убил Земфиру…

Не заметили, как наступил вечер, как сгустились сумерки, высыпали звезды, пала на землю живительная прохлада. Потрясенные, сидели на бревне юннаты. По одному разошлись кто куда.

Последним поплелся домой Харитон.

К Андрею Ивановичу в тот вечер заглянул Семистрок. Захотелось побеседовать о том, что завтра в колхозе начинается важная и ответственная работа — покос.

В придеснянских колхозах, как и во всех других, уборка сена — событие. Будет сено — ты настоящий хозяин: корм для скотины — главное. Сегодня корм заготавливается всюду, где это возможно: и силос, и сенаж, и кукурузная сечка, разные концентраты и отходы пищевой промышленности — все идет в дело. Но самый драгоценный корм — луговое сено. И поэтому в колхозах, имеющих заливные луга, сенокос не только важная и тяжелая работа, но и праздник.

Сенокос — дело сезонное. Все заняты на нем, на него бросают всю рабочую силу. Об этом председатель колхоза и говорил со старым учителем, хотя тому и было все хорошо известно. Но существует на свете много такого, о чем слушать и говорить приятно. Так и о покосе. Молодо загорелись глаза у Андрея Ивановича, с лица исчезло выражение усталости и старческого безразличия. Он вновь стал тем Андреем Ивановичем, каким когда-то давно его знали боровчане.

— Непременно приду на луга! — пообещал учитель.

— Да что вы, отдыхайте!

— Належался я и наотдыхался. Косы не потяну, а беседу в час отдыха проведу. Возле озера у Мельничных пересыпов.

— Соберемся. Приходите!

Уже совсем стемнело, когда председатель вышел из дома учителя. На тропинке встретил понурившегося Харитона, сказал ему что-то ласковое, но тот даже головы не поднял. Вошел, стал у порога, не мог смотреть в глаза дедушке. Тот даже испугался, увидев внука:

— Что случилось?

Харитон всхлипнул:

— Земфиру… убили…

Андрей Иванович почувствовал, как что-то словно оборвалось у него в груди. Молча, глядел на мальчишку, шевелил губами, но не мог вымолвить ни слова.

— Я знаю, кто это сделал, — твердо сказал Харитон.

Дед не стал расспрашивать. Он тоже знал, кто мог поднять руку на беззащитное существо.

VIII

Боровое проснулось рано. Его разбудил раздававшийся в каждом дворе звон старательно отбиваемых кос. Во время покоса в ход шла вся техника: косилки, конные грабли, ну и, конечно, не забывали о старых дедовских косах и граблях. Небо над деснянскими лугами было безоблачно, горячее солнце быстро высушивало траву, и председатель колхоза стремился как можно быстрее завершить одну из самых трудоемких работ.

Раненько встал и Марко Черпак. На покос он мог и не идти — кузнецам и в кузнице дел хватает. Но не таков был Марко, чтобы прозевать десятую копну, обещанную каждому, кто выполнит норму на уборке сена.

Он старательно отбивал и без того острую, будто бритва, косу, а Мария укладывала в торбу еду и робко у него допытывалась:

— Сам будешь сено сгребать или мне пособить?

— Не велика барыня, не переломишься, если какую копну нагребешь.

— Лен у нас заглушило, пропалываем…

— Не уйдет твой лен!

— Лен, сам знаешь, культура…

— Не талдычь! Сказал — значит, делай.

Мария умолкла — кто знает, обиделась на мужа или нет.

Сердиться на хозяина ей запрещалось. Марко в семье был строг, приходилось молчать. Во всяком случае, она прямо не высказывала того, что думала, что хотела, а если и пыталась, то только намеками.

Отзвенела на Черпаковом дворе коса, положили ее вместе с косовищем и точильными принадлежностями. Мешок с харчами был приготовлен на завалинке. Марко переоделся в белую полотняную рубаху, расстегнутую на груди, в парусиновые штаны, приобретенные вскоре после женитьбы и залежавшиеся до того, что их можно было носить разве что на работу. Надвинул на коротко остриженный ежик соломенную шляпу.

— По прежним временам запряг бы конягу в телегу, положил бы все это да и ехал бы словно пан. А теперь на горбу должен переть…

— Так не ходил бы, — несмело отозвалась Мария, — не ворчал бы понапрасну…

— Не талдычь!

— Да на что оно нам, это сено? Вон еще позапрошлогоднее на чердаке лежит.

— Не помешает! Коли есть возможность урвать копну-другую, то рви…

Мария сокрушенно вздохнула.

Марко, почувствовав полную победу над женой, становится мягче, бросает снисходительный взгляд на нее: что ни говори, а хорошая у него жена — красивая, ласковая, послушная, покладистая, рассудительная, слова поперек не молвит.

Со вздохом Марко снова вспоминает времена, когда на покос ездил с отцом в телеге, не тащил на плечах тяжелый мешок и косу.

— Ежели хорошенько пригреет да высушит, после обеда возьмешь грабли, прибежишь на часок, поворошишь сено. Я попробую рекорд поставить. Договорился с завхозом, что один косить буду, отхвачу гектарчика два. Не желаю, чтоб кто-нибудь под ногами путался, ведь теперешние косари слабаки…

— Не отрывался бы, Марко, от людей…

— Опять заталдычила! — недовольно буркнул Марко, хотя в душе зла на жену не имел, наоборот — даже расчувствовался, что она так о нем заботится. — Сама знаешь, какие теперь косари. Тот стар, тот мал, не дорос. Смотри, еще и Громовой-Булатов за косу возьмется, вчера заходил к нему председатель…

— Не до косьбы Андрею Ивановичу.

— Да. Сидел бы уж в холодке, так не сидится…

Так, бормоча себе под нос, Марко вышел за ворота и, словно наколдовав, тут же на стежке повстречал Андрея Ивановича.

Громовой-Булатов тоже проснулся на рассвете. Его разбудил дружный звон отбиваемых кос, клекот аистов и воробьиный гам за окном. Лежал, полузакрыв глаза, в душу вливалось что-то приятное, почти забытое. Покос он любил с детства.

На лугах раздавался знакомый шум косилок, приглушенный гомон людских голосов, доносился перезвон стальных кос. Андрей Иванович загляделся на тихую гладь Гастюши с синеватой дымкой над нею, улыбался белым лилиям, что выныривали на поверхность, боясь пропустить восход солнца…

И вот лицом к лицу столкнулся с кузнецом Марком Черпаком.

Первым, как и положено