Со всеми наедине: Стихотворения. Из дневника. Записи разных лет. Альмар - Александр Исаакович Гельман

апреля 1989 года, через день после «ночи саперных лопаток», когда при разгоне военными мирной демонстрации погибли 19 человек. И вот так совпало, что я пишу эти заметки ночью 19 февраля 2014 года, когда украинский спецназ и милиция жестоко разгоняют многодневный митинг протеста в центре Киева – и тоже есть жертвы, пока не посчитали, но уже ясно, что погублены десятки жизней. Между трагедиями в Тбилиси и Киеве прошло 25 лет. На пространстве бывшего СССР, включая, конечно, и Россию, за это время было много тяжелых противостояний, погибли десятки тысяч людей.

Я хорошо помню слова Васильева, в самолете мы сидели рядом, слова, которые я позже часто вспоминал, хотя тогда, в ту ночь, когда мы летели в Тбилиси, они показались мне необоснованными, надуманными. Он сказал: «Свобода – это, конечно, замечательно, но боюсь, платить за нее придется дорого и долго. Слишком быстро, слишком быстро все происходит, а быстрые перемены поверхностны… это касается и отдельного человека, и целого народа». Я возразил, пытался как-то обосновать свое несогласие. Васильев спорить не стал. Произнес только: «Дай бог, дай бог, чтоб ты был прав, а не я».

Мы летели в Тбилиси в качестве новоиспеченных, только что избранных народных депутатов СССР, чтобы разобраться в случившемся. Избрали нас члены Союза кинематографистов. Это были уникальные для Советского Союза, первые относительно свободные альтернативные выборы, единственный случай, когда членов парламента избирали не только по территориальным округам, но и в рамках научных, общественных организаций, включая творческие союзы.

Утром, после ночного побоища в Тбилиси, Эльдар Шенгелая, грузинский кинорежиссер, позвонил Андрею Смирнову, который тогда руководил Союзом кинематографистов, попросил прислать журналистов, чтобы правда о тбилисской трагедии как можно быстрей стала известна миру. Мы собрались у Смирнова в кабинете, Егор Яковлев, главный редактор тогдашних «Московских новостей», был готов немедленно отправить корреспондента, политического обозревателя. Когда он вернется, созовем пресс-конференцию для московской и иностранной прессы. И тут Васильев спокойно, негромко сказал: «Может, нам самим поехать, мы депутаты, от нас начальство не отмахнется. Вернемся, напишем».

Поздно вечером мы вылетели. Уже в Тбилиси к нам присоединился прилетевший из Саратова еще один наш депутат, режиссер Дмитрий Луньков.

На следующий день хоронили погибших. День был теплый, солнечный. Мы переходили от дома к дому, от покойника к покойнику, у каждого гроба стояли сотни людей, на лицах скорбь и гнев.

Вся площадь, где проходила общегородская панихида, была плотно заполнена людьми. Сюда принесли всех убиенных. Выступил Шеварднадзе, он тогда возглавлял МИД СССР, его послал в Тбилиси Горбачев. Патриарх Грузии Илья Второй произнес короткую скорбную речь, прочитал молитву. Я никогда не видел столько плачущих мужчин и женщин, казалось, вся Грузия плакала.

В день похорон мы побывали в двух больницах, где лежали раненые и отравленные газом, химический состав и название которого держался в секрете. Это затрудняло лечение, медики обращались к начальству, к военным, ответа не получили.

На следующий день началась наша главная работа. Чтобы собрать как можно больше свидетельств, нас развезли в разные концы города, мы расспросили десятки людей. С руководителями республики мы встречались вместе, вчетвером. Само собой получилось, что Борис Васильев стал лидером нашей группы, он был самый известный, самый старший, самый авторитетный. Он шел впереди, он представлял нас, он начинал разговор, он задавал главные вопросы.

Через двадцать пять лет я, конечно, не помню дословно все подробности, нюансы, реплики, но главные особенности наших встреч, позиции наших собеседников, смысл вопросов и ответов помню хорошо. Я описываю тбилисские диалоги, а их с нашей стороны в основном вел Васильев, в привычной для меня форме – как в пьесе.

Первым, с кем мы встретились, был организатор и вдохновитель многотысячного митинга, мы тогда впервые услышали это имя: Звиад Константинович Гамсахурдия. Сын известного грузинского литературоведа, диссидент, 50 лет.

Он не сразу согласился с нами встретиться, мол, кто такие, что им надо, кто их прислал. Ему объяснили, он смягчился. В помещении, где мы его ждали, Гамсахурдия вошел хмурый, подозрительный. Стул, который мы приготовили для него, переставил на другое место, сел.

Гамсахурдия: У меня мало времени.

Васильев: Мы после обеда и вечером встречаемся с Патиашвили, генералом Радионовым, нас обещал принять Шеварднадзе. Но перед этим мы хотим услышать от вас, какова была цель митинга, как он проходил, что происходило ночью – нам важно узнать это из первых уст, чтоб нас не могли вводить в заблуждение. Мы слышали, что вы требуете отделения Грузии от СССР, это правда?

Гамсахурдия: Мы что, не имеем на это права? Я спрашиваю и прошу ответить – мы имеем на это право?

Борис Львович и все мы не были готовы к такому острому разговору, мы не ожидали, что вот так впрямую перед нами будет поставлен такого рода вопрос. Мы приехали задавать вопросы, а не отвечать на вопросы. Несколько секунд Васильев был в растерянности. Егор Яковлев уже был готов вступить в диалог, поддержать товарища, но не потребовалось.

Васильев: Вы знаете, право на отделение от СССР не может решаться на митинге, в котором приняли участие несколько тысяч человек. Я не помню сейчас, что в конституции по этому поводу написано, но совершенно ясно – такой вопрос можно ставить только после референдума, если большинство выскажется за.

Гамсахурдия: Я так и думал, что с вами мне не о чем разговаривать – вы приехали не разбираться, кто убил, покалечил, отравил невинных людей, вы приехали читать мораль грузинскому народу, который посмел во весь голос заявить, что хочет быть свободным. До свидания!

И Гамсахурдия нас покинул. Присутствующие при разговоре наши грузинские друзья-киношники успокаивали нас: дескать, Гамсахурдия – человек нервозный, неуправляемый, беспардонный, не надо обращать внимания. За обедом мы обсудили, какую нам следует занять позицию на предстоящих встречах с начальством. Общими усилиями мы нашу позицию отчетливо сформулировали. Даже если допустить, что требования митингующих носили провокационный характер, но это были всего лишь слова, речи, лозунги, никаких противозаконных бесчинств, бесчеловечных действий не было, это была мирная демонстрация – разгонять ее так, как это произошло, бить людей по голове лопатками, убивать – это преступление. И мы, депутаты, приехали для того, чтобы выяснить, как это могло произойти, кто принимал решения, кто отдавал приказы. Мы должны вернуться в Москву с ответом: кто виноват?

Именно этот вопрос и задал Васильев, когда нас принял в своем обширном, как танцплощадка, кабинете главный коммунист Грузии Джумбар Ильич Патиашвили. Он был опечален, растерян, но принял нас радушно, с почтением, как человек, который так же,