Жуазель - Морис Метерлинк

Мария. Кажется, это крестьяне… Они так далеко, что их едва можно различить…

Чужой. Они идут по извилистой тропинке… Вот они снова показались у откоса, освещенного луной…

Мария. О! Кажется, их страшно много… Целая толпа успела набежать из предместья, пока я шла сюда… Они делают большой обход…

Старик. Они все же скоро придут; теперь я их тоже вижу. Они кажутся такими маленькими, что их почти не видно среди травы. Похоже на то, как будто дети играют при свете луны: если бы сестры их видели, они ничего бы не поняли. — Вот они повернулись спиной, но толпа все же приближается с каждой секундой. Горе все растет, и уже более двух часов они не в силах помешать ему расти, а те, что несут горе, также не могут остановиться. Оно господствует и над ними, и они должны ему служить. — У него есть цель, и оно идет своей дорогой… Оно неутомимо и одержимо лишь одною мыслью… Они должны отдать ему все силы; они печальны, но идут. Они полны жалости, но должны идти вперед…

Мария. Старшая уже не улыбается, дедушка…

Чужой. Они отходят от окон…

Мария. Они целуют мать…

Чужой. Старшая ласкает кудри ребенка, который не просыпается…

Мария. А вот и отец просит, чтобы они его поцеловали…

Чужой. Теперь воцарилось молчание

Мария. Они возвращаются к матери.

Чужой. А отец следит глазами за часовой стрелкой…

Мария. Они как будто молятся, не сознавая сами, что делают…

Чужой. Они словно прислушиваются к своей душе…

Молчание.

Мария. Дедушка, не говорите им сегодня!..

Старик. Ну вот, и у тебя не хватает духа… Я отлично знал, что не надо было глядеть. Мне около восьмидесяти трех лет, и только сегодня в первый раз зрелище жизни поразило меня. Не понимаю почему все, что они делают, кажется мне столь странным и значительным. Они просто ждут при свете лампы наступления ночи, как это делали бы и мы; а между тем мне кажется, что я гляжу на них с высоты иного мира, потому что мне известна маленькая правда, ими еще не познанная… Верно ведь, дети мои? Но почему же и вы бледны? Быть может, есть нечто другое, чего нельзя высказать? Я не знал, что в жизни столько печального и что она так страшна для тех, которые ее созерцают… И если бы даже ничего не произошло, я бы все-таки испытывал ужас, видя их столь спокойными. Слишком велико их доверие к этому миру. Вот они сидят там, отделенные от недруга жалкими окнами… Они думают, что ничего не может случиться, потому что они заперли двери; они не знают, что в душах всегда происходит нечто и что мир не кончается у дверей домов… Они уверены в своей маленькой жизни и не подозревают, что другим известно о ней гораздо больше; не подозревают что я, жалкий старик, в двух шагах от их двери держу, как больную птичку, все их маленькое счастье в своих старых руках, которые не смею разжать…

Мария. Сжалься, дедушка…

Старик. Мы-то жалеем их, дитя мое, — нас не жалеют.

Мария. Скажи им завтра, дедушка, скажи, когда будет светло… они не так опечалятся…

Старик. Ты, может быть, права, дитя мое… Лучше бы не говорить им ночью. Свет так отраден печальным… Но что бы они сказали нам завтра? Несчастье делает ревнивым; и те, кого оно постигло, хотят знать о нем раньше чужих. Они не терпят, чтобы их несчастье оставалось в неведомых руках… Им покажется, что мы что-то отняли у них…

Чужой. Поздно; я слышу уже шепот молитв…

Мария. Они здесь… Они проходят за оградой…

Входит Марта.

Марта. Вот и я! Я довела их сюда. Я велела им подождать на дороге. (Слышен детский плачь.) Дети все еще плачут. Я запретила им идти с нами… Но они тоже хотят видеть, и их матери не послушались… Я им скажу… Нет; они смолкли. Все ли готово? Я принесла маленькое кольцо, что было на ней… Я сама положила ее на носилки. Она кажется спящей… Нелегко мне это было: волосы ее не укладывались… Я велела нарвать маргариток… Жалко, что не было других цветов… Что вы тут делаете? Почему вы не с ними?.. (Смотрит в окно.) Они не плачут?.. Они… вы им не сказали?

Старик. Марта, Марта, в твоей душе слишком много жизни — ты не можешь понять…

Марта. Почему я не могу понять?.. (После молчания тоном серьезного упрека.) Вы и этого не смогли сделать, дедушка…

Старик. Марта, ты не знаешь…

Марта. Тогда я сама пойду скажу.

Старик. Побудь здесь, дитя мое, минуту и погляди.

Марта. О! Как они несчастны!.. Они не могут дольше ждать…

Старик. Почему?

Марта. Не знаю… но дольше медлить невозможно…

Старик. Поди сюда, дитя мое…

Марта. Какое у них терпение!..

Старик. Поди сюда, дитя мое…

Марта (оборачиваясь). Где вы, дедушка? Я так несчастна, что вас не вижу… сама не знаю теперь, что делать…

Старик. Не гляди на них, пока они не узнают…

Марта. Я пойду с вами…

Старик. Нет, Марта, останься здесь… Сядь рядом с сестрой на эту старую каменную скамью у стены дома и не смотри… Ты слишком молода и не сможешь забыть… Ты не знаешь, каким становится человеческое лицо, когда смерть проходит перед глазами… Может быть, раздадутся крики… Не оборачивайся… Может быть, ничего не будет. В особенности не оборачивайся, если ничего не услышишь… заранее неизвестно, как выразится отчаяние… несколько тихих рыданий, исходящих из глубины души, — обыкновенно этим все ограничивается. Сам не знаю, что сделаю, когда я услышу их… Это уже вне жизни… Поцелуй меня, дитя мое, прежде чем я пойду…

Шепот молитв постепенно приближается. Часть толпы наполняет сад, слышны тяжелые шаги и тихий говор.

Чужой (толпе). Подождите здесь… не приближайтесь к окнам…. Где они?

Крестьянин. Кто?

Чужой. Те… носильщики?

Крестьянин. Они идут по аллее, которая ведет к дверям.

Старик уходит. Марта и Мария сидят на скамейке, повернувшись к окнам спиной. Тихий ропот в толпе.

Чужой. Тсс… не разговаривайте.

Старшая из сестер встает и, приближаясь к дверям, берется за засов.

Марта. Она открывает дверь?

Чужой. Напротив, запирает.

Молчание.

Марта. Дедушка не вошел?

Чужой. Нет… Она снова садится рядом с матерью. Другие не двигаются, а ребенок все спит…

Молчание.

Марта. Сестрица, дай