Память тела - Михаил Наумович Эпштейн

– И я тоже из этих, полудохлых? – перебил он её упавшим голосом.

Она мигом себя осадила:

– Ни-ни, и не думай. Ты орёл, разве сам не видишь? Сколько ты в меня излил за шесть дней? Небось целый литр. А я говорю о тех, из кого даже капельку с трудом выцедишь. Забытых, ненужных, сданных в утиль. Не скажу, что я такая добренькая. Но иногда пыталась. Ради чего? Глупо отвечу, как из книжки, – ради жизни на земле. Так она из нас прёт, перетекает друг в друга, солёный запах, густой замес…

Утром на прощание она коротко его поцеловала и, не выражая грусти и сожаления на лице, ушла, катя перед собой большой чёрный чемодан.

Вдруг ему представилось, что в этом чемодане уложено множество банок разного размера: от литровых до крохотных пробирочек – с волшебным эликсиром жизни.

Возвращаясь в свой номер, он вспомнил её вопрос первого дня: «Жить хочешь?»

Жить не хотелось.

Философский подход

Она была философом, писала книги и статьи про философию жизни, про экзистенциализм, про рациональное и иррациональное мышление. И при этом улыбалась, как женщина, одевалась, как женщина, и всё в ней было вдвойне женственно – по контрасту с её отвлечённо-умственной профессией. Он и сам был не чужд науки, но более конкретной, прикладной, и понимал, что к такой женщине нужен философский подход. Всяким дурачеством типа гадания по руке её не привлечь. Больше всего он боялся насмешки, которая сразу свела бы на нет его усилия. Но с насмешки всё и началось.

Когда они расположились в маленьком кафе при библиотеке, где только что случайно познакомились на выдаче книг, он спросил:

– Философия жизни… А чем это отличается от философии вообще? Ведь жизнь повсюду.

Она засмеялась:

– Разве? А неорганическая природа? А материальная культура? А все эти столы, стулья, чашки? Но даже и в человеке не всё одинаково живое.

– Это как? Сердце живее, чем печень? Руки живее ног?

– Нет, но бывают люди почти мёртвые, скучные даже самим себе, а бывают живые, способные и вокруг себя всё оживлять. Да и у каждого человека бывают более или менее живые минуты. Всё зависит от того, когда, где, с кем, о чём.

Он решил сделать рывок:

– Можно пример? Вот вы сейчас живая? Здесь, пока говорите со мной?

Она опять засмеялась:

– Скажу честно, не очень.

– А мне кажется, что я с вами живой.

– Будем считать это гипотезой, – загадочно усмехнулась она.

И они разошлись к своим книгам.

Через несколько дней они опять пересеклись в библиотеке.

– Очень хочется быть живым! – сказал он ей, едва поздоровавшись. – В полном соответствии с вашей философией.

Она удивлённо вскинула глаза.

– А ещё объясните, пожалуйста, что такое экзистенциализм.

(Он готовился – и выговорил правильно.)

– Хотите узнать?

– Да, очень.

Она задумалась.

– Дайте телефон, я вам позвоню и объясню.

Однако, как она ни старалась ему втолковать, что такое экзистенциализм, по телефону он не понял. И тогда она пригласила его к себе…

Философский подход оказался и простым и сложным. Дозволялось всё, но только по любви. Нужно было не овеществлять плоть, а вступать с ней в общение. Говорить по-особому с каждой частью тела. С плечом – один разговор, с грудью – другой, с животом – третий. Говорить не столько словами, сколько прикосновениями, движениями, но именно говорить, а не просто хватать, мять, тискать – это называлось «овеществлять». А говорить – значит вслушиваться, вникать в голос и волю пальчика, сосочка… Поговори со мной, просила она, подставляя ему спину или грудь. Не хватай, не загребай, не используй…

Она сразу начала называть это «любовью». Он стеснялся столь высокого слова, когда они ещё только узнавали друг друга; но она сознательно повторяла его, причём без предлогов и зависимых слов: не любовь кого к кому, а просто любовь. «Любовь делается так… а теперь будет любовь здесь… там… полюби вот это…» Любовь была как будто самостоятельным одушевлённым существом, которое жило между ними и в них.

Она не торопила, а, напротив, старалась замедлить каждое движение, придать ему самоценность.

– Мёд должен течь долгой струёй, – приговаривала она. И цитировала Мандельштама: «Золотистого мёда струя из бутылки текла…» – так, словно эта строка буквально описывала происходящее между ними. Жизнь – вода, а любовь – мёд. Жизнь течёт быстро, а любовь замедляет, сгущает, это вещество вечности.

В прежних своих увлечениях он привык к быстроте и натиску, а с филосо́фочкой – так он называл её про себя – всё происходило долго, пока он успевал поговорить то с одним её сосочком, то с другим, да ещё найти особую интонацию для каждого.

– Любовь – это всеобъемлющий разговор, – выдвигала она главный свой тезис.

Неправда, что говорят только словами, а всё остальное молчит. Любовь – летучий разговор, забирающий всю душу и тело – подробный, неспешный, вникающий. Слова сплетаются, как руки; тела – как реплики в диалоге. Семя тоже ведь передаёт сообщение: от разговора хромосом рождаются дети.

Она рассказала ему анекдот. Заходит сосед в избу, молча тянет хозяйку к постели, задирает юбку… справляется и уходит. А баба высовывается из окна и кричит ему вслед: «Ива-а-ан! Ива-а-ан! А чё заходил-то? Может, сказать чё хотел?» Смешно, что у бабы-дуры ещё возникает сомнение в том, зачем приходил к ней мужик. А всё-таки: что он хотел сказать? Шепнул бы что-нибудь, объяснил, признался, обласкал бы хоть нежным, хоть матерным словом. И вот она деликатно напоминает ему о том, что он её должник: своё желание ей принёс, а слово забыл. Это женский крик о несостоявшемся разговоре.

И ещё поделилась байкой. Однажды зоотехник приехал на ферму и провел искусственное осеменение коров. Выезжает из села – и видит: на дороге собрались коровы и не дают ему проехать, мычат, машут хвостами. «Что происходит?» – сердито спрашивает он у пастуха. «Любят, скучают, хотят поговорить», – отвечает знаток женских сердец.

Что касается экзистенциализма, она ему объяснила: в истине можно только быть, а не знать её. Важно не что, а кто. И вот это кто? – спрашивал он, как примерный ученик, целуя её тут и там. Это была любовная игра, но она так и говорила:

– Пусть любовь поиграет, она у нас ещё совсем младенец.

И поясняла:

– Экзистенциализм в русском языке – сложное слово, а проще: философия существования.

– Я существую? – однажды спросил он, находясь в ней.

– Да, ты настоящий экзистенциалист, – похвалила она его за глубину подхода.

А ещё