Память тела - Михаил Наумович Эпштейн

1

В этой женщине была загадка. Чем она так притягивает его? Да, понимающая, образованная, одного круга. Но этого недостаточно, чтобы вызвать такое сильное влечение. Никаких особых статей и красот.

Ему нравилось с ней разговаривать. И порой он ловил себя на том, что уже не столько воспринимает смысл слов, сколько наблюдает за тем, как она их произносит, как округляется и удлиняется рот, как играют уголки губ. Иногда он даже переставал слышать и понимать, будто это беззвучная пантомима или речь на незнакомом языке.

Когда наконец пала последняя завеса, он вдруг понял тайну и прелесть «другого» разговора. Она не просто раскрывалась ему, но и внятно говорила с ним оттуда. Это была та же самая свободная, осмысленная речь, в которой было место и страсти, и согласию, и дразнящей шутке, и бурному спору. Эти уста ликовали, убеждали, подсказывали – но при этом чётко выражали каждую мысль, поворот темы. В ритме этих движений ощущалась даже пунктуация – и доставляла осязательную радость. Особенно в моменты двоеточий, когда всё замирало в ожидании, и тире – сильные всплески.

И заключительный аккорд прозвучал как возглас благодарности и хвалы. Когда они, разъединившись, лежали рядом, он сказал:

– Потрясающий разговор!

И вспомнил, как влюбился в её рот, как был заворожён её речью.

Она засмеялась:

– Как же я теперь буду при тебе разговаривать с другими? Мне будет стыдно, как будто я голая.

Этот двойной разговор мог бы продолжаться между ними целую жизнь, но профессия и призвание вскоре увели её в далёкую страну. Теперь он мечтал о том, чтобы увидеть выражение её губ, когда она говорит на иностранном языке.

2

Внешность у нее была не особо привлекательная, но задевающая. Можно было пройти мимо неё, даже не заметив, а можно было невольно заглядеться и «запасть». Выделялись губы. Они были твёрдо сжаты и выдавали редкое упрямство. В чём оно могло бы проявляться? В том, чтобы изрекать догмы и лозунги, призывать на штурм, вести за собой толпу, убеждать оппонентов на диспуте? Или исступлённо впиваться в мужские губы, будить зверя, целовать, задыхаться? Это ему предстояло испытать на себе.

Когда они впервые ужинали вместе, он не отрываясь смотрел на её губы. Как она грызла куриную косточку, как подхватывала губами ягоды с пирожного, слизывала крем. Он влюблялся в эти губы, как будто они были самостоятельным существом. И уже чувствовал ту же хищность в её глазах, руках, в том, как она, натягивая свитер, выгибала грудь. Потом всю ночь он укрощал её, выбивал из неё спесь, а проснулся от жжения – через его грудь тянулась цепочка красноватых следов. Это была не помада. Она лежала рядом и насмешливо смотрела на него, поджав губы. И вдруг спросила:

– Ты еврей?

– Наполовину, – пробормотал он.

– Ненавижу! Что ни мужик попадётся, то еврей. А других нет.

И ещё сильнее сжала губы.

Он набросился на неё, впился в губы, чтобы их разжать. На нижней губе выступила капелька крови, которую он поцелуями стал размазывать по её лицу, по всему телу. Она показала ему свои соски и засмеялась:

– Рожу от тебя ребёнка, буду кормить, вырастет здоровый, кровь с молоком.

Он не мог понять, что притягивает её к нему: страсть или ненависть, пока не сообразил, что для неё это одно и то же. И всё, что происходило между ними, их сплетение, слияние, разговоры, – было чередой поцелуев-укусов. Когда она до боли сжимала его в себе, он вспоминал миф о vagina dentata, «зубастом лоне».

Эта сладкая боль продержала их вместе ещё недолго.

– Есть в тебе хоть капелька любви? – спросил он её напоследок, пытаясь поцеловать.

Она в ответ оттолкнула его язык и ещё упорнее сжала губы. А он долго носил на себе маленькие шрамы, и один из них, внизу живота, так и остался. Никому не заметный. Он иногда трогал его пальцем.

…Прошли годы. Однажды он получил письмо без обратного адреса. Там была только фотография мальчика. На улыбающемся лице выделялись упрямые губы. Он не узнал в нём себя.

* * *

Художник Вагин долго работал над полотном под названием «Зияние», вдохновляясь своей памятью и искусством предшественников. И вдруг почувствовал, что оба они, и Курбе, и Мунк, с их откровенным натурализмом или кричащим экспрессионизмом, уже отступили в прошлое. Ему хотелось наполнить это зияние теплом и светом, спрятать первозданный мрак и напомнить о том, что рот и лоно жизнетворны, давая рождение слову и плоти. Художник отбрасывал одну версию за другой, как будто перелистывая и выдирая из книги своей жизни самые мрачные страницы и оставляя только радость, сияние глаз, смеющиеся лица. Вглядываясь в это зияние, он видел, что оттуда возникает что-то светлое, всё ближе подступает к нему, но не мог его разглядеть.

Когда женский рот впервые вошёл в духовную историю и соединился с тайной деторождения? Вероятно, когда Ева вонзилась зубами в сочный плод с древа познания – и была за это наказана муками деторождения: «умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей». Через её рот в мир вошёл искуситель, а потом из лона женщины явился спаситель мира!.. Такое превращение совершается в женском теле и в человеческой истории.

Он проводил целые дни в библиотеках, рассматривал альбомы, вникал в древние трактаты и новейшие исследования, от мифологии до медицины. Он узнал, что мир рождается из дыхания Брахмы и что в искусстве гротеска лицо сводится к разинутому рту – всё остальное лишь обрамление для этой поглощающей бездны. Обнаружилось и анатомическое подобие между двумя вместилищами. «Vagina dentate» – эта жутковатая метафора подкреплялась теорией эволюции. Рот и влагалище возникают из одних и тех же эмбриональных складок на ранних стадиях развития плода, потом разделяются и дают начало разным органам, но сохраняют глубокую эволюционную связь. Он вспомнил женщину с упрямыми губами, принёсшую ему столько боли. И повторил выражение, услышанное от друга-писателя: «Победа почётна на поле прежнего поражения». Да, он должен победить на том же месте, где испытал боль, – заклясть её кистью.

Он предпринял множество отчаянных попыток изобразить «зияние», преодолевая стыд, впадая в кощунство, испытывая отвращение к себе… И вдруг его осенило. Нет, не лоно как рот, а рот как лоно! Такого ещё не было ни в древней мифологии, ни в новом искусстве, во всём бесконечном компендиуме образов и мотивов. Женщина рождает дитя через рот!

Свою первую