Память тела - Михаил Наумович Эпштейн

серию картин он так и назвал: «Зияние». Но потом демонстративно перечеркнул первую букву и на её место поставил «С». Друзья, приходившие к нему в мастерскую, поначалу впадали в ступор. Младенцы, смеющиеся из ярко накрашенных женских ртов. Карнавал, мениппея, гротеск, раблезианство… они не знали, как это назвать. Да он и сам не знал. Это зрелище разрывало глаза, взрывало мозг!

Потом пошли маленькие выставки. Следом – большие. Музей современного искусства «Гараж». Отдел современного искусства в Третьяковке. Его отчаянно ругали за «физиологизм» и одновременно за «бредовые фантазии», за ненатуральность и вычурность, за потакание вкусам толпы. Хотя сама толпа отнюдь не приходила в восторг и оставляла негодующие отзывы. «Если в это поверить, можно сойти с ума», – сказала одна пожилая женщина и чуть не упала в обморок; её подхватили под руки. А молодая пара пришла на выставку с большими со́сками во рту. «Хорошо, что не презервативы», – пошутил один зритель, и на следующий день пришла другая пара, надувая резинки на губах…

Но тон быстро сменился. «Наше депрессивное время ни в чём так не нуждается, как в инъекции радости!», «Лицо времени – рожающий рот», «Пир плоти на останках чумы», «Физиология как лучшая из идеологий», «Слово, рождённое во плоти», «Чудовищно? – Нет, чудотворно!»

А вскоре и мир взорвался. Выставки на всех континентах. «Илья Вагин – лицо XXI века». Арт-мир вдруг воспрянул от своей хронической меланхолии: дескать, ничего нового под солнцем. Бесконечные унылые вариации поп-арта, концептуализма… Оказывается, новое есть: солнце не только заходит, но и восходит. Лицо в лице, смех внутри смеха, фрактал! Эта была новая пластика, неведомая искусству прежних веков. Газеты, журналы, сайты – от бульварных до самых рафинированных – пестрели новыми арт-лозунгами. Критики, кураторы и журналисты изощрялись в кричащих заголовках: «Речь и роды: оральный миф сегодня», «От языка до младенца: материнская метафора нового сюрреализма», «Искусство снова вселяет веру», «Разомкнутые уста: явление плоти из слова», «От китча до канона», «Родовая травма и рождающий рот», «Вагин выворачивает тело и время наизнанку», «Рот как целительная метафора»…

Три его картины, по оценкам экспертов, вошли в «новый канон» XXI века: «Ева», «Плодоротная» («The Fruit of the Mouth») и «Рождение цвета» («The Birth of Color»). А вскоре после начала международных турне у Вагина возникла группа последователей в разных странах, которая заявила о себе манифестом:

«Долой смерть и мертвецов – травматиков, меланхоликов, мизантропов! Naissance-art (род-арт) – искусство рождения, новая надежда человечества. Мы без страха глядим в лицо зияющей бездны. «Рождение через рот» – корневая метафора нашего искусства».

На вернисаже в Ванкувере к нему подошла подруга его молодости. Та, с которой и началась его одержимость тайной устного жизнетворения. Он не сразу ее узнал, но первое движение губ вернуло ему знакомый облик. Они не могли наговориться. Когда к ней подошли друзья и она обратилась к ним по-английски, он увидел в ней нечто новое: резкие движения губ словно взрывали воздух, порождая ударную звуковую волну. На миг он испытал смятение, но эта тревога стала быстро перерастать в новую влюблённость…

Наука

Всё выше и выше

Это было в конце 1930-х, когда вся страна жила новостями из воздуха: перелёты через Северный полюс, Чкалов, Громов, Байдуков, Гризодубова, Раскова…

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца – пламенный мотор!

Я познакомился с женщиной, которая занималась историей воздухоплавания. Она знала всё о воздушных шарах, аэростатах, монгольфьерах, дирижаблях, об их изобретателях и о тех мужиках, которые приклеивали к рукам крылья больших птиц и устремлялись ввысь с куполов церквей, чтобы насмерть разбиться о землю. Всё, что неслось, парило, взмывало, взвивалось, взлетало – всё это вдохновляло её. «Преодолеть притяжение земли – извечная мечта человечества» – так она часто начинала свои лекции, популярные в Москве. И казалось, её звенящий голос тоже взлетает ввысь, вслед за мечтой человечества. Её приглашали на радиопередачи, в клубы, школы, она обращалась к учёным, военным, студентам… После её лекций выстраивались очереди желающих вступить в ряды Осоавиахима, в парашютные отряды, в планерные клубы и авиамодельные кружки.

При знакомстве она показалась мне уверенной в себе женщиной, которая гордится своей страной, своей профессией и органично вливается в атмосферу праздника и устремлённости в будущее. Она ходила упругой и как будто тоже летящей походкой. Но когда мы стали встречаться, обнаружилась её неуверенность в себе – именно в том, что касалось наших отношений. То ее удручало, что у неё слишком маленькая грудь, то чересчур полные икры, то что у нее слишком размашистая походка. Это не имело отношения к реальности, и я как мог разубеждал её, но понимал, что корни этой неуверенности лежат глубже, в её прошлом. Она жила одна, навещала изредка родителей в Подмосковье. Я знал, что в молодости она была замужем, но уже давно в разводе, и старался не ворошить её прошлого, хотя не мог не заметить, что её любовный опыт был невелик. «Всё выше, и выше, и выше!» – дразнил я её, когда она опускала нос. А она почему-то сжималась от этих весёлых, духоподъёмных слов.

Однажды, когда нам было особенно хорошо и я выразил ей своё мужское восхищение, она задумалась, положила голову мне на плечо и стала рассказывать.

Она вышла замуж рано, по большой любви. Вокруг них не было никого счастливее и влюблённее. Они были ровесниками, оба недавно со студенческой скамьи, он работал инженером, был причастен к авиации, участвовал в лётных экспериментах. Но с интимной жизнью, к которой они приступили довольно поздно – были слишком увлечены учёбой и работой, – у них не заладилось. У него ничего не получалось именно с ней. Раньше у него были связи с женщинами, неглубокие, легкомысленные. А её он так любил, что просто не мог… понимаешь, не мог. Они пробовали всё – безуспешно. Какие-то настойки, травы. Она дошла до того, что, вопреки достоинству женщины, пыталась восстановить его мужскую силу.

– Тянула, как баба репку. – Она печально усмехнулась. – И всё напрасно. Он ужасно стыдился своей слабости – и почему-то боялся, что об этом узнают у него на работе, хотя он мог мне полностью доверять, в таких делах я – могила. Мы вместе читали книги, ходили в кино, записывались на всякие курсы и экскурсии, но всё больше понимали, что это только способ уйти от нашей семейной беды. Природа отступила от нас, как будто прокляла за то, что мы так сильно любили друг друга. Столько