Овечки в тепле - Анке Штеллинг

Я хочу вклиниться, хочу воскликнуть: «Ну как, справляетесь?», в точности как к мальчикам, однако у меня в ушах снова возникает голос Катарины, она говорит, что я не должна вовлекаться в это, а вмешаться могу только в случае, если кто-то серьёзно пострадал, а «серьёзно пострадал» – так называются на телевидении для простолюдинов кровь и огнестрельные раны, а вовсе не разочарованные чувства и подпорченная утопия. И вот уже двое курят один косяк вместе, come on!

Я сажусь на диван.

Здесь тоже воняет, хотя я только что убирала здесь.

Телефон Свена лежит на подлокотнике дивана и издаёт писк с регулярным интервалом, взывает подзарядки, мне приходится держать себя в руках, чтобы не сбросить его на пол и потом не растоптать его, чтобы он наконец заткнулся.

Я должна добиться того, чтобы думать только о себе самой, установить контакт со своими чувствами. Вот только в чём они, мои запросы? Это не каморка, не покой и не расщепление личности, не писание о себе, не парение над собой, не превращение себя в персонаж, не передвижение этой фигуры по игровой доске.

Слава богу, есть голос Катарины, который направляет меня – ведёт с дивана на балкон к Свену, где я становлюсь с ней единым целым. Я стою рядом со Свеном и вдыхаю запах дождя, мокрого города, к которому примешивается дым Свена и запах выпечки, застрявший в моих волосах и одежде. Немного потоптавшись по балкону, осторожно сажусь половинкой попы на подоконник, прислонясь затылком к оконному стеклу. Это хорошо. Я делаю глубокие вдохи.

Свен сворачивает мне сигарету.

Я курю.

Мы со Свеном курим молча, и нам не надо ни о чём говорить.

Понедельник, вторник, среда.

Никакой каморки.

Никаких слов.

Никакой возможности трансформации.

Я упражняюсь в существовании. Я думаю об ужинах и обедах, об ингредиентах для их приготовления и о том, есть ли они в «Нетто» или придётся идти за ними в «Реве». Я радуюсь, что могу покупать, что у меня достаточно денег для этого. Я с удовольствием задерживаюсь на мысли, что никому из нас не приходится голодать. Я говорю себе, что никто из детей не пострадал в прямом смысле – и не пострадает оттого, что будет лишь слоняться без дела, смотреть видео на ютубе и есть шоколад.

Я постоянно занимаюсь уборкой, но всё же не позволяю себе выбрасывать мягкие игрушки или ещё какие-то вещи, которые мне не принадлежат.

Я постоянно пребываю в движении и заставляю себя при этом не злиться на то, что я двигаюсь, тогда как другие лежат в постели.

Я заставляю себя готовить еду только для себя и поедать её в одиночку. Других же заставляю лишь ставить в посудомойку их миски с засохшими остатками мюсли.

Я выдерживаю всё это.

Я заставляю себя мириться с тем, что мы почти не разговариваем друг с другом.

Я упражняюсь в молчании.

Я заставляю себя мириться с тем, что вожделение распрощалось со мной.

Я упражняюсь в воздержании.

Я подавляю желания и фантазии до такой степени, что уже не знаю, чего хочу, я упражняюсь в отсутствии ориентации, блуждаю по комнатам и забываю, зачем туда пришла, я выхожу на балкон, курю.

Я ужасно устала.

Я ложусь спасть в то же время, что и Линн.

Что-то во мне постепенно успокаивается.

Что-то во мне полностью отключается.

У меня появляется желание поиграть в настольные игры. Я часами бросаю кости с Линн и Кираном.

Я пристращаюсь к компьютерным играм-головоломкам «Кэнди Краш», «Герой фермы», «2048». Я прошу Джека, чтобы он загрузил мне эти игры в телефон. Мне нравится, что Джек это умеет и как он при этом выглядит.

Каждый из моих детей в отдельности кажется мне более суверенным, чем я сама.

Линн лежит на спине и упражняется максимально втягивать и выпячивать живот. Киран строит из маленького «Лего» башню, которая выше него самого.

Беа говорит:

– Если мне действительно удаётся не создавать себе представления о чём-либо, потому что образ – это ложная картина и так или иначе никогда не может быть достигнут, и я просто-напросто сама оказываю на себя давление: крутые каникулы, или красивая внешность, или счастливая жизнь, ну, ты знаешь, вот это вот всё. Откуда мне знать, что проживание данного текущего момента не есть тоже всего лишь образ, идея кого-то другого, кто давит на меня этой идеей и хочет унизить? А?

Рывок

Я должна получить премию. Книга, которую я написала, понравилась многим. Мне позвонили из издательства и сказали, что будет допечатка. Позвонила одна журналистка и спросила, можно ли ей сделать со мной интервью, не могли бы мы встретиться, лучше всего в спокойном месте.

Я напоминаю ей:

– Сейчас осенние каникулы, – она отвечает:

– Кому вы это говорите.

У неё, то есть, тоже больше нет кабинета, с тех пор, как редакции сократили и слили; и я вспомнила консультантку в отделе дотаций на аренду жилья, которая, поджав губы, сказала, что она и сама такая же пострадавшая: тоже живёт в не поставленном на учёт товариществе нуждающихся и потому не получает ни цента.

Я говорю:

– Ну хорошо, давайте встретимся где-нибудь на углу.

Журналистка засмеялась, а я подумала, что это неправильно – шутить на эту тему, но что я снова могу шутить, проводить параллели и припомнить случаи из прошлого.

Журналистка и в самом деле оказалась такой же, как я.

Мы встретились в непопулярном кафе, открытом для отмывания денег в центре города, там не было музыки и официанты от нечего делать говорили по своим мобильникам.

И журналистка тоже, когда я пришла, ещё разговаривала со своей дочкой, потому что та оставалась дома одна.

– Я сейчас отключу телефон! – решительно заявила журналистка, снимая непромокаемую куртку, которая не сочеталась с юбкой, потому что непромокаемые куртки всегда чересчур спортивны. По крайней мере, в нашем ценовом сегменте.

– Итак, – сказала она и всё-таки бросила взгляд на свой мобильник, но потом стала смотреть на вопросы, которые подготовила для интервью. – Как вам это удаётся: будучи матерью четверых детей, ещё и писать успешные романы?

Я уставилась на неё. Она ответила мне улыбкой, вопрос был задан всерьёз, она не рассмеялась своей удавшейся шутке. Я хватала ртом воздух. Что же мне теперь делать? Она и сама должна знать, каково это, её это тоже касается!

Мысли у меня понеслись вскачь. Я