Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева

фанатизмом глаза Сергея Анатольевича, когда тот обращался к портрету Андреева, его бессвязную речь, в которой мешались рассказы из далёкого прошлого и планы на будущее, от которых Сашка впадал в оторопь.

— Ну не настолько же, чтобы ставить под угрозу всю Башню. Всех людей, — продолжал недоумевать Митя.

— Может, и настолько, — Ника поднялась с дивана, прошлась по комнате. — Во-первых, он не инженер и, возможно, полагает, что, если он обесточит АЭС, то ничего страшного не случится. А во-вторых… во-вторых, этот урод на всё пойдёт, чтобы заставить отца сдаться. А папа… папа не будет так рисковать. Мной, может, он и рискнул бы. Но Башней и всеми людьми — никогда. Чтобы продолжились работы на АЭС, папа выполнит все условия этого психа.

Она рассуждала на удивление здраво. Ещё каких-то полчаса назад она рвалась к отцу, обвиняла их всех в трусости и готова была идти одна и пошла бы — Сашка ничуть в этом не сомневался. Это был безумный порыв, Никой руководил не ум, а эмоции, но сейчас она собралась, сконцентрировалась, разматывала вслух всю цепочку, делая верные выводы. Хотя и совсем неутешительные.

— Полковник Долинин убит. Его штаб уничтожен. Это значит, что войска остались без командира…

Ника перечисляла все факты, и каждый такой факт вколачивал очередной гвоздь в крышку гроба, в котором, судя по всему, будет похоронено восстание. Она сделала ещё несколько шагов и остановилась. Оглядела всех на удивление спокойным взглядом.

— Ну и? Вы по-прежнему предлагаете мне спрятаться? В надёжном месте? Спасибо. Я в последнее время только и делаю, что прячусь. А толку?

— Ну не воевать же идти, — буркнул Сашка.

— Нет, воевать мы не пойдём, — Ника опять села. Взяла в руки пистолет — она отложила его в сторону, когда вскочила с дивана, — задумчиво уставилась на блестящий и гладкий корпус. Немного помолчала и повторила. — Воевать мы не пойдём. Но кое-что мы можем сделать.

Её глаза странно блеснули, и Сашка понял, что он погорячился, решив, что Ника пришла в себя. И он не ошибся в своей догадке, потому что то, что Ника выдала дальше, повергло его в тихий ужас.

— Надо идти на станцию. На Южную станцию. Я знаю… я слышала, папа обсуждал некоторые рабочие вопросы с Маратом Каримовичем, и я запомнила. На станции есть возможность переключения на резерв. То есть можно переключить любой объект Башни на резервное питание. И АЭС в том числе. И тогда Ставицкий может сколько угодно пытаться отключить АЭС, у него ничего не получится. Нам нужно в щитовую.

— В комнату с приборами, — Сашка непроизвольно повторил вслух слова того военного, тщедушного Митрича, и тут же встряхнулся, сбрасывая с себя сонный морок, в который он почти погрузился, убаюканный Никиными спокойными рассуждениями. — Вы в своем уме? Ника, ты хоть думаешь, что говоришь? Как ты… как мы туда пройдём, на Южную? Там всё оцеплено, вся лестница, всё! И потом, если каким-то чудом мы туда и попадём, то в этой твоей щитовой сидит Ставицкий. И этот, как его, Васильев…

— На станции есть резервная щитовая, — тихо произнес Митя. — Помнишь, Лёнь, нам в первый день говорили, на инструктаже. РЩУ-16…

— Пятнадцать, — поправил его брат. — РЩУ-15, на четвёртом ярусе станционной платформы. Она полностью дублирует ГЩУ-1, то есть главную щитовую.

— Вот видите! — торжествующе воскликнула Ника. — Я же говорила!

— Да не пройти нам туда! Там солдаты, там…

— Можно пройти.

Это сказал Лёнька. Сказал спокойно и уверенно, и все разом повернулись к нему.

— Можно, смотрите.

Лёнька сел в кресло, придвинул к себе небольшой журнальный столик, взял лежавшую на нём тетрадку, кажется, это была школьная тетрадь по физике, Сашка краем глаза заметил формулы на одной из страниц. Все сгрудились вокруг столика, следя за ручкой в Лёнькиной руке, а тот быстро набрасывал какую-то схему. Голос старшего Фоменко звучал чётко и неторопливо:

— Северная и Южная станции раньше были соединены. Между ними проходил технический этаж…

Глава 29. Борис

— Этот технический этаж между станциями был предусмотрен конструктивно, и до аварии на Северной им активно пользовались…

Голос Маруси журчал торопливым ручейком. Как по камешкам бежал, перепрыгивая порожки и закручиваясь быстрым вихрем. Если закрыть глаза, то можно было представить себе летний день, знойное марево воздуха, колышущееся перед лицом, сухие травинки, залезающие за воротник рубашки — Борис почти физически ощутил их колкое прикосновение к коже, втянул носом запах переспелой августовской травы, почувствовал горячее дыхание катившегося к закату лета. Это было фантомное видение, потому что откуда ему, всю жизнь прожившему в Башне, знать, как пахнет август и собранное в скирды сено, какова на ощупь сухая, стосковавшаяся по дождю земля, как нежен ветер, запутавшийся в волосах. И тем не менее он откуда-то это знал, слушал спешащий женский голос, и из глубины сознания рождались образы, поднимались ввысь, расплываясь, и всё это — лето, небо в полудрёме, просвечивающее сквозь ажур листвы, тонкий говорок родника, — всё это была Маруся. Его Маруся.

Борис поймал себя на том, что улыбается. Сидит в своём кабинете, слушает быструю речь, льющуюся из динамиков телефона, и улыбается, как последний дурак, не обращая ни на кого внимания.

Впрочем, в кабинете, кроме него самого и невозмутимо расположившегося в кресле Мельникова, да ещё приставленного у дверей солдата, никого не было. Островский оккупировал приёмную — говорил с кем-то по рации, раздавал указания, быстро, чётко, словно всю жизнь командовал переворотами. Там же торчал и Слава Дорохов, вставляя время от времени свои реплики. Шутил, видимо, судя по сдержанному смеху Алины Темниковой и по резким окрикам Островского. Всеволод Ильич — мужик серьёзный, да и не до шуток сейчас, когда такое…

Борис попытался сосредоточится на том, что говорит Маруся. Мысленно представил себе этот технический этаж, уже заброшенный, тёмные коридоры, пустые помещения (что там раньше было? склады?), аварийное освещение, если оно вообще там есть, это освещение.

— …потом, естественно, надобность в этом техническом этаже между Северной и Южной отпала, но туда и сейчас можно попасть со станции…

— С Северной, — в Марусины объяснения вмешался Павел. — Там проход так и остался открытым. Вряд ли тогда, во время шторма, кому-то понадобилось бежать и закрывать его. Не до этого было.

— Нет, Паш, не только с Северной, но и с Южной тоже. Дверь на третьем ярусе…

— Она на замке.

Это сказал Марат Руфимов. Он тоже был там, у Павла в кабинете. Столпились, наверно, вокруг телефона, сдвинув на край стола свои чертежи и сводки. Савельев по своей привычке в