Предатель - Энтони Райан

Целую минуту или около того ничего не происходило. Мы втроём стояли в этом странном виде и молчали, что всегда давалось мне трудно.

— А мы должны это произнести?.. — начал я, но голос тут же замер, когда рука Эйтлиша на моём черепе сдвинулась, и мир исчез в кромешной черноте.

Я не видел и не слышал ничего, но чувствовал ужасную дезориентацию, словно падал с огромной высоты, постоянно ожидая костедробильного удара, который так и не случился. Я кувыркался в пустоте, борясь с тошнотой и страхом, которые затем поглотила волна откровенного ужаса, когда вокруг меня расцвёл огненный шар. Сильный жар обжёг мне кожу и лизнул волосы, в ноздри ударила вонь моей горелой плоти. Огонь змеился над головой, проникая в глаза, уши, ноздри, прожигая путь глубоко в мой разум. Я знал, что это Эйтлишь, его сила, его ваэрит, врезается мне в душу в поисках обмана. Сопротивление ему было, разумеется, невозможно и, казалось только усиливало мою боль. И всё же я сопротивлялся, возмущённый этим насилием. Я извивался и корчился в его колдовской хватке, мой испуг изливался потоком бессвязных ругательств, а вспышки агонии пронзали всё моё существо. Потом прекратились…

Вместо огня теперь я чувствовал под собой мягкую землю, и потрясённо дёрнулся от того, как резко пропала боль. Я лежал на клочке грязной земли, и вся одежда перепачкалась от влажной почвы. В воздухе веяло прохладой поздней осени, а небо над головой было тёмно-серым, как мокрый сланец. Я слышал звуки голосов неподалёку, к которым примешивались знакомые скрежет и грохот. Поднявшись, я увидел группу людей, занимавшихся обслуживанием осадной машины. По конструкции она была похожа на те, что строил мастер Аурент Вассиер на осаде Хайсала, только намного больше. Для работы самой мощной из машин Вассиера требовалась группа из десяти человек. Вокруг той, что сейчас стояла передо мной, трудились, по меньшей мере, два десятка человек. Деревянно-железная корзина, составлявшая противовес, была размером со скромный дом, а огромное метательное плечо поднималось почти на пятьдесят футов. Дюжина рабочих с трудом заталкивала круглый камень такой же высоты, как они сами, на пращу размером с парус. Невероятно, но эта невозможная машина была тут не одна. Рядом с ней выстроилась ещё дюжина, и каждая со своей небольшой армией сопровождающих.

Я смотрел, как одна из дальних машин пустила свой снаряд — плечо взметнулось вверх, взмахнуло пращой и отправило массивный валун по высокой дуге. Я проследил за ним по серому небу и увидел, как он упал на стены города. Грохот удара заглушили звуки другой машины, метнувшей свой смертоносный груз. Этот попал почти в то же самое место, усилив поднимающийся клуб пыли. Брешь, которую они создавали, уже выглядела как глубокий, рваный след укуса в стене, один из нескольких по всей её длине. Ещё две машины выстрелили — на этот раз не камнями, а огненными шарами, которые, оставляя за собой уродливый чёрный след, унеслись за стену, породив на улицах за ней высокие сгустки пламени.

— Отец, ты упал?

Я вздрогнул от голоса, хотя в нём звучала нотка беспокойства, пускай и окрашенная каплей снисходительного юмора. Подняв глаза, я обнаружил, что надо мной стоит высокий мужчина в чёрных доспехах и протягивает руку. Он был, по меньшей мере, на десять лет старше меня — волосы на висках уже седели. Его лицо многие назвали бы красивым, несмотря на морщины и обветренность, которые говорили о далеко не избалованной жизни. Я смотрел на него, и меня затопила волна узнавания, хотя я был уверен, что никогда прежде его не видел.

— Вставай, — сказал он, наклоняясь, чтобы схватить меня за руку. — Не будешь же ты валяться в грязи на виду у всей Блаженной когорты?

Я позволил поднять себя, всё ещё разглядывая черты его лица, и злился на свою память, которая никак не могла рассказать мне, кто он такой. В фундаментальном смысле я знал его, и всё же понятия не имел, кто это.

— Нашёл кого-то с запасом хорошей выпивки, да? — спросил он, изгибая бровь. — Ты же не собираешься вот так закончить свою книгу?

Добродушно рассмеявшись, он похлопал меня по плечу и пошёл на гребень небольшой возвышенности, на которой мы стояли.

— Теперь уже недолго, — сказал он, немного посмотрев на город. Пока он говорил, на стены и улицы обрушился очередной залп камней и огненных шаров. Я не знал этого города, его архитектура была мне незнакома, а пустая равнина окружающего ландшафта не была похожа ни на одно из тех мест, где я когда-либо бывал.

— Вот бы мама была здесь и посмотрела на это, — сказал этот безумно знакомый незнакомец, обернувшись ко мне с печальной улыбкой на лице. Улыбка всё и решила. Форма его губ, и как они расплылись, и как разом прищурились его глаза, превращая смутное узнавание в неприятное, почти тошнотворное знание. Хуже того была эмблема, красовавшаяся на его кирасе — белая роза, идентичная по форме, но не по цвету, тому узору, который некогда украшал знамёна дома Курлайн.

— Что… — начал я, и слова царапали пересохшее горло. Я провёл языком по рту и ощутил мерзость недавнего злоупотребления, а ещё почувствовал боль в голове и конечностях, как у человека, только что очнувшегося от запоя. С последствиями выпивки я был знаком, но сейчас похмелье ощущалось намного хуже, чем любое предыдущее. Кроме того, я почувствовал пульсирующую боль в бедре и спине, а также помутнение зрения. Моргнув, я поднял руку перед лицом и увидел корявую, в старческих пятнах и в чернилах лапу старого писаря.

— Возможно, — сказал мужчина, подходя, чтобы обнять меня за плечи, — тебе стоит полежать…

Вырвавшись из его рук, я попытался ещё раз: пристально и требовательно посмотрел на озадаченного теперь мужчину и прохрипел:

— Как тебя зовут?

Его губы весело и озадаченно поджались.

— Отец?

— Как она тебя назвала? — Мои старые руки хлопнули по кирасе, слабо и жалко выражая бешеное отчаяние. — Почему она меня не убила?

— Ох. — Он крепко схватил мои руки, скривившись от понимания. — Тебе опять приснился один из этих снов, да? Я-то надеялся, они закончились навсегда.

— Как она тебя назвала? — Мой голос превратился в жалобный вопль, мир вокруг меня изменился, а лицо человека, который однажды назовёт меня отцом, превратилось в пыль, которая вихрем унеслась в бездонную пустоту…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Эйтлишь бессловесно воскликнул от боли и отвращения и отдёрнул руку от моей головы. В тот же миг, как он перестал касаться моей