Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

в него всяких травок душистых. А утром побултыхал помазком в миске мыльной пены, сбрил отросшую редкую бороденку и обмыл лицо студеной водой из ближайшего родника. Набрал водицы в ладони, поглядел своему отражению в глаза и прошептал:

Чур-чур, дорожку хочу,

Дорожку укажи,

Службу сослужи,

От зла убереги,

Впредь судьбы моей беги…

В ветвях над головой зашуршало. На правую руку упала седая, пузатая сова. Повернула круглую голову, уставилась оранжевыми зенками, моргнула. Мудрая, добрая птица.

Ветви вновь зашуршали. Дема вытянул левую руку. На нее сел вертлявый, иссиня-черный ворон, принялся суетливо царапать лапками. Умная, злая птица. Пернатые переминались на руках, тянули каждая в свою сторону. Подумав, Дема стряхнул сову, и та с недовольным уханьем улетела в лес. Ворон же сорвался, затрепетал крыльями и полетел налево; зна́ток собрал пожитки и пошел следом. Следующие дни ворон сопровождал его, и, даже когда Дема ложился спать, птица недовольно покрикивала где-то в ветвях, призывая идти дальше. Спустя три дня Дема выбрел прямиком к новому партизанскому отряду. К нему прибился и Макарка, которого он уже успел в мертвецы записать. Не обманул ворон, привел к удаче.

И вот поползли слухи о немецком отступлении. Перешептывались в окопах, а там и до партизан долетало, мол, готовит Советская власть что-то большое, серьезное, какую-то, значит, операцию. По всем партизанским отрядам дали прогон – вступайте в официальные войска, а то потом утюжить будут, не разбираясь. Вот вам, товарищи-партизаны, справочки, что вы теперь не ополчение, а доблестные красноармейцы. Ну а всяческим сынам полка, коим восемнадцати еще не исполнилось, по домам пора. Дема, как то прознал, аж остолбенел. Первым делом подумал: «А як так, коли мы, сыны полка, не красноармейцы яшчэ, а партизаны, то як же нас в солдаты регулярной армии запишут? Мне год, шо ли, ждать до совершеннолетия?» Второй промелькнула мысль: «Неужто наша с Акулиной сделка сработала? Самое время, да и девять месяцев как раз прошло… Все сходится».

На первый вопрос ему ответил новый командир:

– Щас, говорят, наши за Беларусь всерьез примутся. А ты – малолетка, тебя приткнуть-то некуда. Не положено так…

– Но я ж воевал! – воскликнул Дема, тряхнув дурацкой справкой.

– Знаю, что воевал… Бюрократия такая, ничего поделать не могу. Не могу я за тебя подставляться, не положено тебе воевать! Но документы я тебе справлю; да у тебя и медаль есть, «За отвагу», Космач тебе перед смертью выхлопотал по своим знакомствам. Правда, тока на бумаге, но медаль вручат. Так что иди-ка ты, Демка, домой, отвоевался.

Новый командир полка, к слову, тот еще службист и карьерист был, запрещал самоуправство всякое да про Устав долдонил без конца. Назло ему в последней своей вылазке Дема офицера и убил. То была какая-то вёска небольшая невдалеке от родного Задорья – там фрицы особое веселье устроили, баб изнасиловали, мужиков поушибли. А офицер тот, гауптман, у них главным был. Ускакал в лес, ломая ветки тяжелым телом, что твой кабан. Его-то Дема и догонял, с ножом. Гауптман, хоть и толстый был, но бегал быстро, погоняться пришлось. Но Дема в чаще всяко лучше ориентировался, да и помогал ему лес – там лешак подножку поставит веткой, здесь Аук ложным звуком в сторону уведет.

Догнал Дема толстяка у какой-то топи: тот уже по колено увяз в болотной тине. Немец оглянулся, тряхнул жалобно Железным крестом на груди:

– Ist nicht meine Schuld! Ich habe nur die Befehle befolgt! 63

– Не размовляю по-твоему, падло, – хищно усмехнулся Дема, перехватывая нож, – но ты зараз по-моему заговоришь, обещаю.

– Пощады! – жалобно заорал по-русски немец, когда Дема вскрыл ему глотку.

Принес обратно в вёску Железный крест, кинул небрежно на ладонь одному из партизан:

– На, бабе подару́ешь, нехай на цепочку переплавит. Иль на барахолке продашь.

– А ты чаго, собрался куды?

– Дык я ж, хлопцы, некомбатант таперича – разжаловали мине. Пойду до дому, до хаты… У меня тут и дом-то вона, в трех шагах, – Дема махнул рукой в сторону Задорья, до которого было еще километров тридцать. – Немчура, я слыхал, отступила ужо.

Неверно он слыхал… С Задорья почему-то доходили только хорошие слухи, поэтому Дема за родных большого беспокойства не испытывал – да и не до того было. Удачливый – ни одной пули не поймал, ни на одну мину не ступил, он был уверен, что эта его удача распространяется и на родню; и знал в глубине души, что Акулина, если что, тоже своих в обиду не даст. В его мыслях немцы уже бежали трусливо из Задорья, оставив всех в покое. Он добрался до родной деревни к утру. Сначала партизаны с отряда подбросили на немецком мотоцикле, потом Дема вышел и, душевно распрощавшись со всеми, направился прямо через знакомую до каждой веточки лесную чащу. Лес шумел вокруг ветвями деревьев, над головой меркли звезды – медленно наступало утро, блестело розовым солнечным полукругом из-за горизонта. Было еще холодно и сумрачно, будто бы и не июнь даже, а какой-нибудь март. И на душе было радостно и светло. Победа близко!

От наплыва чувств Дема даже запел «Катюшу» в дороге. Песен он много знал, но особенно любил «Смуглянку-молдаванку». Ее следующей запел во всю глотку, как деревня показалась из-за деревьев. Солнце так красочно осветило Задорье, что зна́ток даже присел на пригорке, нависавшем над родным колхозом, закурил по дурной, подхваченной еще в отряде Космача привычке.

Пока шипела махорка, Дема сладко замечтался о будущем – о том, что настанет после Победы: «Вот, – думал он, – вернусь я в деревню с медалью… Ну, пока шо со справкой о медали – не важно. Гэта ж як на мене Акулина поглядит, якими глазами. Глазищами своими синими! А я ей скажу – видала? А ты того, выделывалась все, дура! А я того, герой войны, жених видный! А знаешь, сколько немцев поубивал? Не, тебе того лучше не знать… Такого вам, глупым бабам, не кажут. Потом скажу ей – а давай-ка, Акулинка, жить вместе? Ну и чего, что помладше тебе буду? Мы ж с тобой и свадьбу сыграли вроде як – вона, кольца на безымянных пальцах. Да и мужик я справный, войну прошел героем. Думаешь, „За отвагу“ просто так, за красивые глаза дают? Не, тебе, дуре, лучше того не знать… Ты чаго мене выгнала-то? Думаешь, твое Пекло спужало мене? Да я такое бачил… Хотя тот кратер напужал, спору нет. Страшный он был, жуть такая