Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

Откуда-то доносились крики – поди разбери чьи, но Демьян не слушал, а колотил со всей дури по лицу двух женщин, которых любил, – одну, убившую вторую и овладевшую ее телом. В ушах звенело от нахлынувшей крови, под сердцем ворочался и едва ли не приплясывал их с Акулиной грех, а в клюке злорадно хохотал заточённый в ней Вереселень. Демьян колотил и колотил, пока мышцы не налились свинцом, а голова Анны Демидовны не превратилась в бесформенную лепешку со слипшимися от крови волосами. Лишь тогда, выронив клюку и упав на колени перед измочаленным трупом, он услышал наконец за спиной:

– Стой, сука! Последнее предупреждение! Иначе стреляю!

Обернулся. В лицо ему смотрело черное дуло «пээма», а выше – мертвенно-бледное лицо Жигалова; бесцветные губы поджаты до того сильно, что превратились в тонкую щелочку.

– О, гэпэу, долго ж ты… А я… А я, э-э-э… – Губы не шевелились, словно их сковало мертвенным холодом. Их держало проклятие, перекочевавшее под сердце, не давало вымолвить ни слова.

По затылку прилетело тяжелой рукоятью Макарова. Перед глазами поплыло, во рту стало солоно от крови – Демьян прикусил язык.

– Пасть закрой! Руки за спину! За спину!

Носком сапога майор отбросил клюку в сторону и тут же скривился от отвращения. Демьян попытался сказать, едва ворочая языком, слово пьяный:

– Ты чаго, майор, она ж…

– Заткнись! Замолкни, паскуда! – Жигалов сорвался на крик, завозился одной рукой с поясом, снимая ремень. – Ты, сука, у меня в лагерях сгниешь! На самые дальние севера уедешь, где солнце месяцами не светит. Ты у меня, собака…

– Як же так, дядька… – раздалось неподалеку. Зна́ток покрутил головой в поисках источника звука. Не сразу удалось сфокусироваться на маленькой фигурке на соседней кочке. Максимка. Он стоял неподвижный, глаза что царские рубли. Ученик глядел на Демьяна, как на чужого – будто и не признавал. По мальчишеским щекам текли слезы, оставляя светлые дорожки на грязном лице. – Як же ж ты… Она же…

– Максимка, она ж… уже… – Демьян едва лепетал непослушными, ставшими будто чужими губами, да и договорить ему не дали; майоров сапог толкнул его в спину, так что он уткнулся лицом в грязь. Завозился майор, перехватывая ремнем запястья. Жигалов наклонился к знатку, прошипел, едва сдерживая ярость:

– Гражданин Климов, вы обвиняетесь в убийстве гражданки Гринюк Анны Демидовны. Сопротивление бесполезно. Судьбу вашу решит советский суд. Лежи, сука, не дергайся!

В голове у Демьяна шумело от ударов, все плыло и мельтешило – зеленые кочки, черная грязь, багровая лепешка, в которую превратилась голова Анюты. Застыла маленькая фигурка в отдалении. С испуганными, полными непонимания и ужаса, детскими еще глазенками. Под сердцем довольно ворочался чудовищный младенчик, кажется, теперь потяжелевший на еще один грех; а в ушах эхом звенело:

– Як же так, дядько…

А он не мог вымолвить ни слова в свое оправдание – проклятие, угнездившееся под сердцем, не позволяло говорить за себя. Злой Жигалов уселся рядом, закурил сигарету, отвернувшись от Демьяна. Максимка так и стоял, неверяще глядя на знатка и повторяя:

– Як же так, дядько… За что вы ее?..

Первого сентября была хорошая погода, только вот лица кругом хмурые. Люди не могли отойти от произошедшего в Задорье светопреставления, ходили как пришибленные, дежурно пытались друг другу улыбаться. В поселковом клубе накрепко засели гэбисты, по очереди дергавшие на допрос то одного, то другого селянина. На выезде из Задорья стояли вооруженные солдаты, разворачивали всех, кто пытался выехать, с кратким – «до выяснения обстоятельств». Выпустили только одну роженицу в роддом в райцентр, и то в сопровождении пары солдатиков. Жигалов на все вопросы отмахивался – говорил, мол, скоро оцепление снимут, а пока сидите и не вякайте. Максимка его видел всего пару раз после того, как арестованного Демьяна забрал приехавший «воронок».

Так что пришлось Максимке съехать в хату к мамке и опостылевшему Свириду. Отчим его больше не третировал, вообще не обращал внимания. Знал, что теперь и Максимка знаткой, оттого даже сторонился пасынка. Впрочем, когда пришли на линейку первого сентября, Свирид по-отцовски взъерошил ему волосы грубой рукой и прошептал на ухо, склонившись:

– Демьяну-то твоему, кажут, червонец светит минимум.

– Ну и пусть! Знать его не хочу, – отреагировал мальчик, скидывая лапу Свирида, а тот хохотнул:

– Усе? Прошла любовь, завяли помидоры? Училку-то он правда грохнул?

– Кривда!

– Не лезь к нему! – вступилась мать. – Максим, иди, того самого, учись. У тебе два урока сёдня, литература и математика.

После того как девятиклассник пронес на плече второклассницу с колокольчиком по двору школы – младше в Задорье никого не нашлось, Максимка нехотя поплелся в вестибюль. Учиться всякой скукотище вроде «найдите икс» или читать наизусть «у Лукоморья дуб зеленый» желания не было никакого. То ли дело уроки Демьяна – какая травка хворь лечит или каким словом палявика задобрить… Он невольно скрипнул зубами, отгоняя непрошеные мысли. Не было для него больше никакого Демьяна!

Остальные ученики тоже его сторонились – слухи по поселку расходятся быстро, все знали, как Максимка провел лето. Никакого сочинения писать не надо. На Губаревича оглядывались, шептались. Он нервно поправлял пионерский галстук, стараясь ни на кого не глядеть.

На входе встретили фотографии в рамках с черной лентой в уголке – Анны Демидовны с грустной улыбкой, вечно веселого Макара Саныча, еще нескольких погибших. И цветы – цветов покойникам в этом году принесли больше, чем учителям. Тут и полевые всякие – васильки, ромашки, фиалки; и даже розы да пионы затесались, видать, кто-то из домашнего сада принес. Максимка подумал, что дарить мертвецам цветы – к беде, но не стал никому говорить. Хватит с них обрядов да поверий – на жизнь вперед насмотрелись. Все полученные за лето знания он предпочел затолкать ногами куда поглубже на задворки памяти, чтоб забылись совсем. К черту эту знаткость! К черту их всех – и Демьяна, и Акулину эту, и Жигалова тоже туда, в Пекло, следом за ними.

С кислым лицом Максимка вошел в кабинет литературы, занял место за последней партой у окна. Одноклассники рассаживались, но будто нарочно подальше от Максимки, сторонились его. В итоге вокруг его парты образовалось пустое пространство, словно он вшивый какой. Максимка вытащил из портфеля учебник литературы за шестой класс, открыл на случайной странице и угрюмо уставился в него, не видя расплывавшихся перед глазами букв.

Вошедший учитель кашлянул, привлекая внимание. Потер руку, перевязанную