Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

– Здравствуйте, ребята!

Класс встал, приветствуя учителя. Тот продолжил:

– Садитесь-садитесь. Вы меня все хорошо знаете, я буду Петр Афанасьевич Землянин. Я вообще в колхозе роблю, но покуль побуду у вас учителем на замену. У вас сегодня по расписанию стоял урок немецкого, но ваша учительница, Гринюк Анна Демидовна, трагически скончалась. А Марья Николаевна, учитель литературы, приболела. Я пока вместо нее, так что… Кхм… Почтим память Анны Демидовны минутой молчания и начнем учиться, да?

Ученики опустили глаза, сложили руки на партах, застыли неподвижно. Еще один портрет Анны Демидовны стоял в углу, тоже весь обложенный цветами – на увеличенной фотокарточке она была запечатлена где-то в Минске, стояла, улыбаясь, на фоне памятника Ленину. Держала в руках томик Гейне, вся такая летняя и легкая, в одном из своих модных платьиц, которые всегда шила сама. Максимка подумал, какая же она была красивая, а потом невольно вздрогнул, вспомнив хруст, с которым клюка Демьяна пробила ей череп. Он увидел, как наяву, лепешку изуродованного женского лица. Ее, бедную, и похоронили-то в закрытом гробу. Вновь кашлянув, учитель на замену сказал:

– Кхм! Думаю, достаточно, – класс ожил, зашевелился, выдохнул. – А теперь давайте вспомним про классика ранней советской литературы, а именно про великого революционного поэта Сергея Александровича Есенина. Кхм… Прежде чем мы поговорим о его биографии, позвольте вам для начала зачитать мое любимое стихотворение из его творчества. Кхм… Вот, в общем. Откройте учебники на седьмой странице!

Читая по тетради, учитель взялся громко, на весь класс, декламировать стихотворение, от слов которого Максимка вжался в сиденье, пригнул голову, будто кто на него замахнулся. «Почему именно этот стих? Нешто у Есенина других нема?» Петр Афанасьевич вдохновенно читал:

До свиданья, мой друг, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

Максимка склонил голову еще ниже – на него явственно что-то давило, точно на спину взвалили ранец с камнями. Оглянувшись через левое плечо, он понял причину. На том плече лежала длиннопалая черная лапа с ногтями-зубьями. И больше никто в классе ее не видел. Максимка поднял глаза – над ним возвышался жуткий Мытарь, пощелкивал своими ржавыми клещами, щерился уродливой мордой, покрытой от уха до уха желтыми человеческими зубами. Едва уловимый шепот вкручивался в мозг, как острый винт:

– Мы еще встретимся, знаткой, еще вспомнишь нас, еще обратишься… Я теперь всегда тут – на твоем левом плече. Не забудешь меня! – и растаял, превратился в тень от завядшего за лето фикуса. А учитель тем временем продолжал декламировать:

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей,—

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

И, хоть тень и растворилась, шепот остался, клубился гнилым дыханием у самого Максимкиного лица:

– От судьбы убежал, но от Пекла не сбежишь. Сам придешь, сам вернешься, а мы подождем…

И вновь у Максимки нестерпимо заныли зубы, будто он выпил студеной колодезной водицы.

Отпущение

Поздно ночью у Максима Петровича прихватило сердце. Такого ни разу раньше не случалось. Для своих лет здоровье у него было богатырское. Другие-то после пятидесяти уже и по врачам ходить начинают, и таблеточки пить, и с алкоголем завязывают – только рюмку по праздникам, а он здоров как бык, подкову голыми руками гнет. Шутка ли – вырос в деревне, спортом занимался, никогда не выпивал особо, разве что махорку курил – и то самосад один. Наоборот, еще всех вокруг лечить успевал чаями да травками. Но тут сердечко прихватило так, что хоть вешайся, чтоб не мучиться. Киловяз сразу понял – неспроста. То не сердечко шалит, то весточку кто-то присылает. Да только от кого б ему такую весточку получить? Разве что…

Максим Петрович встал с кровати, прошагал на кухню, яростно массируя грудину. Залез в аптечку, а там бинты одни. Не привык он болеть, а уж тем паче лекарствами лечиться. Нашел насилу какой-то древний блистер нитроглицерина. И откуда взялся? Принял пару таблеток, запил водой и уперся ладонями в подоконник, шумно дыша и глядя на неусыпные огни ночной Москвы через окно. Огромный город мерцал, искрился и с высоты семнадцатого этажа элитного жилого комплекса казался звездной россыпью Млечного Пути. А вот над ним, в заболоченном испарениями небе, звезд и не видать почти.

Нигде он их так ясно не наблюдал, кроме как в Задорье. Там выйдешь ночью, поднимешь голову, а небо как в алмазах. А тут хмарь, тучи да дымные клубы от местной ТЭЦ. Вспомнив родные, любимые с детства места, Максим Петрович едва не прослезился, но вместо того горько усмехнулся. «Стареешь, хлопчик. Становишься сентиментальным».

И вообще начал он за собой замечать какую-то внутреннюю мягкость и жалостливость, как в детстве, чего по неясной для себя причине страшно стеснялся и старался никому не показывать. Даже новой ученице. Из соседней комнаты раздался сонный девичий голос:

– Дед, ты чего вскочил? Не спится?

– Этот дед, малая, табе зараз жопу намылит. И не посмотрю, что несовершеннолетняя! – гаркнул за спину Максим Петрович. Убедившись, что ученица вернулась в постель, подхватил с полочки у холодильника записную книжку. Вернулся в свою комнату, сел на кровать и взялся перелистывать слипшиеся страницы.

Записная книжка была старая, аж за далекий 1993 год. Аккуратно разлинованная и с буковками на корешке, чтоб легче искать. Многих, чьи номера содержала книга, уже давно нет в живых. Некоторые номера были записаны настолько давно, что синяя паста выцвела и на бумаге оставался только рельеф. Но одна страница под литерой «К» постоянно обновлялась. Короткие домашние номера сменяли мудреные мобильные, вилял «собачьим» хвостиком адрес электронной почты. Включив прикроватную лампу, Максим Петрович хищно нацелился пальцем на последний номер в списке и набрал его на мобильном телефоне. Убедившись, что звонок прошел, он прислонил сотовый к единственному, правому уху. Спустя пять гудков отозвался полусонный женский голос:

– Вы на часы смотрели? Два часа ночи, а я…

– Мария Демьяновна? Я по поводу Демьяна Григорьевича звоню…

Голос в трубке явно взбодрился, отозвался настороженно:

– Вы из центра? Что-то с отцом?

На фоне в трубке заорал младенец. Кто-то недовольно проворчал: «Не могла в другую комнату уйти? Полночи укладывали…»

– Из центра? Какого… Нет-нет, извините за поздний звонок… Я старый, гм, знакомый вашего отца, Губаревич моя фамилия, Максим Петрович. Может, он что-то рассказывал…

– Губаревич…