Третий Лад - Родион Создателев

не разумеющими пока святую истину, что однажды, когда это случится, поймут они, что всё круго́м — тщета́ и хлопок вежд единый. А покамест дойдёт до них сия истина, оглянутся они подле себя и увидят лишь горочку тел, чёрные головни́, стаю вра́нов над головами.

Тошнотворный и пресладко-тягучий дух человеческой мертвечины. Горьковато-едкий запах тлеющих головёшек. Тридесятый пот струится со лба, через шею течёт за хребет... Палящие лучи липневого солнца. Жара, зной, испытание, голос гундявый поёт: “Ходит рыжичек по-о-о лесу́. Илею́, илею́, илею́. Ищет рыжичек рыжее себя. Илею́, илею́, илею́...“

Часть 5. Глава 6. Вселенский Хаос

Челядь стояла на коленях, исполняя волю Хозяина. В баньке сгорала душа ведьмы-хозяйки. Дворовые холопы шептали молитвы, крестились, испытывали невероятное облегчение. Барин самолично спалил не́жить. Слава Господу! С чёрных плеч будто низвергнулось огромное коромысло, натиравшее рамена́ до кровавых мозолей. Какое счастье, какой восторг.

Космос царил в душах челяди. Когда из проёма окошка бани наружу полезли рыжевато-чёрные кудри, холопы зело обеспокоились, задёргали головами, наблюдая за сжиганием чародейки, как за игрищем. Хлеба им, порой, перепадало, а зрелищами не были избалованы. Вселенная для них кончалась где-то там, за градом Смоленском. Иногда, явно из-под земли, выходили полчища крымских татар-бесермен, они выжигали всё вокруг, забирали в полон некоторых, кого-то убивали. Для выживших появлялся unicum случай: отрыть очи, расширить границы Вселенной. Невольничьи рынки, рокочущие наречия иноземцев, привычная их телесам хозяйская нагайка, палящее до неистовства солнце; почтенный старец, протяжным голосом призывающий на молитву. А самые счастливчики видели потом и море: зеленоватое, пенное, бескрайнее. Галера, наполненная рабами, входит в причудливую бухту. Испепеляющий зной, зелёные валы бьются о корму судна, жажда, обгорелые спины светловолосых скитальцев.

Узреть волшебные сады Бахчисарая... и можно издыхать. Воистину. Как помер минувшей ночью Великий Князь...

Внутри Собора толпился посадский люд. Митрополит Всея Руси вёл заупокойную литургию по усопшему нынче ночью Царю. Зелёная митра, расшитая золотом, возвышалась над прочими головными уборами. Он, при своём высочайшем росте, казался громовержцем-великаном среди ничтожных пигмеев. Седовласый Митрополит Всероссийский царствовал здесь... Его торжественный глас перекатывался волнами от стены к стене, от пола к потолку, к своду, окрашенному лазоревыми и золотистыми красками. Гремел Святейший Митрополит, тревожил души, сковывал он грешные телеса раскатистым голосом. Казалось, вот-вот где-то повыше голов сонмища прихожан явится сейчас... грозный святой Илия-пророк, восседающий на огненной колеснице. Вознесётся праведник к золотисто-лазоревым эмпиреям, источая копытами огненных лошадей рудожёлтые искры, разжигая священный пожар в душах...

— И спаси, Господи, душу Государя нашего Всероссийского. И прими его в свое Царствие с миром...

Посадский люд, содрав шапки с голов, крестился, шептал молитвы. Между белесых стен Собора, между изображений святых и библейских сюжетов, сквозь уши посадской черни уже гуляли слова, как заклинания: Калгановы, Калгановы, потравили, душегубы, Калгановы, Калгановы...

Яков Лихой до полудня прибыл в Детинец в сопровождении холопа Митрия Батыршина. На дворе Дворца царил рёв. Сонмище баб-воплениц сидело на земле и безутешно рыдало, голосило, завывало. Между ними слонялись стрелецкие солдаты в червлёных кафтанах. Двор заполонили боярские колымаги, у коновязей паслись рослые гайдуки. Они с весёлым хрустом лузгали семечки, любезничали с дворцовыми бабами, с опаской косились на стрелецкие бердыши и сабли. Столпотворение царило сейчас на дворе царёва Детинца: рыдания воплениц, хохоток боярских гайдуков, суета подьячих в малиновых кафтанах. Государь скончался. Бардак и хаос овладевали холопами. Растерялись кровинушки. Защитник помер. Ктось теперь согреет православный народ отеческим гневом? Кто же вдарит по подлому месту плёткой? Кто поднесёт медовых пряников…

Липневый зной, жара. Боярский Совет порешил схоронить Государя на другой день после кончины. Голосили церковные хоры, снова мелькала зелёная митра Святейшего, расшитая золотом, с маленьким образком Спасителя и диамантовым крестом на вершине. Серебрились седые усы, седая борода, кустистые седые брови. Диамантовое свечение, скорбь...

Погребение свершилось в стенах Собора Архангела Михаила...

Боярский Совет принял решение: оплакивать Государя один день, а уже на следующий, на Стожарницу, Ефимию и Ольгу, сходиться-сбираться для избрания нового Государя. В ушах посадской черни гуляло волнение: Калгановы, Калгановы, потравители, душегубы. Калгановы гоняли своих гайдуков по боярам — подтвердить прежние договорённости. Отец и сын Милосельские обменивались с кравчим цидулками: откроют ли ворота, пустят ли чернь на двор? Яков Данилович отвечал: Куркина охмурил, всё будет ладненько. Потом Батыршин доставил хозяину лохмотья и вериги. Они укатили на повозке на Грачёв рынок, сыскали там скомороха. Боярин Лихой подробно объяснял глумцу задачу, тот кивал башкой, внимательно слушал; в конце разговора скоморох забрал мешочек-калиту с монетами за труды, прибрал лохмотья и железные вериги.

Хаос царствовал в Стольном Граде. Государь умер. Бояре слонялись по коридорам Детинца, шушукались, обменивались косыми взглядами. Матвей Калганов и князь Никита Милосельский царапались ястребиными глазищами. Князья, особо не таясь, обменивались с кравчим цидулками. Братья Калгановы, казалось, вообще запамятовали о его существовании. На заднем дворе Детинца собирались тесной кучкой десять стремянных сотников, тоже шептались между собой... По центру этого Собрания ярко сверкала огненно-рыжая борода Никифора Колодина, чернела борода сотника Тимофея Жохова, сверкал шмат русой бороды сотника Рубцова. К начальникам подходили пятидесятники, докладывали, получали указы, отходили, снова возвращались.

К вечеру десять стремянных сотников и боярин Лихой уединились в укромном месте заднего двора Детинца, за стрелецким обозом, подалее от ненужных глаз, ушей, носов. Собеседников полукругом прикрыла толпа стрелецких солдат.

Никифор Колодин заговорил:

— Сотники волнуются, Яков Данилович. Неужто Государя... в самом деле стравили Калгановы?

— Нет, Никифор Кузьмич.

— Милосельские?

— А то ж.

— Как случилось такое, Яков Данилович? В хозяйстве твоём бардак торжествует? Как лиходей проник беспрепятственно к царёвой посуде?

— Последние дни всё время норовил кто-то сунуться носом поганым на царскую кухню. Спроси у Тимофея Жохова, давеча там совсем ералаш был. Одну крысу они словили. Да рази уследишь за всеми злодеями?

— Кого вы словили там? — обернулся Колодин к товарищу.

— Крыса из княжеской стаи, — ответил Жохов. — Назвался холопом Василия Милосельского. Надавали ему тумаков, да вышвырнули нюхача на Красивую площадь.

— Так убивцы Царя — князья? — озадачился вожак, терзая ладонью огненно-рыжую бороду.

— Получается так, — произнёс Яков Лихой.

— Тада с ними — вопрос решённый, — прохрипел Никифор Колодин. — А с Калгановыми чего делаем?

— С Калгановыми пущай посадский народ разговаривает, — махнул рукой боярин. — Зачем мешать ремесленникам крутить их горшки, так? У ваших солдат имеются свои игрушки — бердыши вострые. Наточены они зело справно, сотники?

— Не сумлевайся, боярин, — ответил Колодин.

—